Воспоминания крестьян-толстовцев (1910-1930-е годы)

По другую сторону 15-й камеры, за стеной, была столовая сотрудников ОГПУ, слышно было, когда у них бывали гулянки, а на следующий день после их гулянок заключенных кормили лучше: остатками от гулянки. Между 14-й и 15-й камерами была дырка вдоль трубы парового отопления, и я решил написать Борису и передать по этой дырочке. Но тут встал целый ряд затруднений: на чем писать? чем писать? как протолкнуть? Наконец, придумал: писать на тряпочках, разорвал белый мешочек. Чем писать? Чернилами? - В своем сапоге наковырял грязи, развел ее слюной с сахаром, - вот и чернила. В уборной набрал горелых спичек, расщепил их - вот и перо. Писал печатными буквами. Что писал, не помню: наверное, я выучил от Гуляева наизусть несколько мыслей из "Круга чтения" Л. Толстого, и я их передавал как самое нужное. Оставалось просунуть записочку сквозь стенку. В уборной из веника вытащил несколько прутиков, под рубашкой принес в камеру, наматывал на прутик тряпочку с написанным и просовывал в дырочку Борису. А ему стучал: возьми! А иногда по договоренности оставляли записку в условленном месте в уборной. Мне приходилось брать записки от Пащенко, хотя его камера была очень далеко. Однажды во время вечерней поверки я заметил, что дежурный внимательно посмотрел на трубу, по которой мы передавали записки. В следующий раз после передачи я сахаром, разведенным слюной, смазал трубу, поскреб со стены побелку и посыпал по трубе; она быстро высохла и не стало видно никаких следов.

А вот как произошла встреча братьев Тюрк. Гитя около двух лет уже томился в душных, переполненных камерах, через которые непрерывным потоком проходили все новые "жильцы"; приходили и уходили - кто в лагеря, а кто и под пулю. Приходили и уходили, а он всё томился, надрывая свое и так не крепкое здоровье. И вот привезли с Дальнего Востока его брата Гутю и посадили в соседнюю камеру, но они сначала не знали об этом. Вот стихотворение Гити:

Тук, тук, тук!

Где этот стук?

Кто-то стучит за стеной,

Кто-то назойливо хочет узнать,

Кто я такой?

Тук, тук, тук,

Отвечаю на стук.

- Я издалека приехал, друг.

Я устал и хочу отдохнуть

Я приехал на новый суд,

Тук, тук, тук

Снова доносится стук,

Удар за ударом,

Он имя мое выбивает,

В волненье стучу я опять;

Как можете вы меня знать?

Доносятся медленно стуки,

За дверью глушатся шаги,

Дробятся, сливаются звуки:

- Я брат твой, я здесь же, как ты.

Массивно повисли замки,

Железом окованы двери,

Крепки в стенах кирпичи,

Но все же они не сумели

Замкнуть нас в свой каменный круг.

Тук, тук, тук.

Зачем я помещаю в свою жизнь стихи? Да потому, что они, хотя написаны не мною, но отражают, чем все мы жили эти годы неволи. Недаром Толстой и многие мудрецы Востока говорили: "Одна душа во всех", и то, что переживал один из нас, близко чувствовал другой.

Вот еще тюремный стих Мити Пащенко:

Серым светом брызнуло над городом,

Ночь бессонная, уйди, уйди!

Сердце вновь неволею распорото.

Дни, застывшие в моей груди.

Что досуг, когда он, цепенеющий,

Стиснут удалью тюремных палачей.

Сколько молодости, жизни тлеющей

За забором мертвенных ночей.

Я в тюрьме, до гущи натабаченной,

О, измученная горем мать!

Как безумный, жаждой я охваченный

Жаждой жить, свободою дышать.

И за что? за что? в тюрьму заброшенный

Я, полей, труда крестьянский сын,

На земле я, что ли, гость непрошеный?

Сердце доброе, остынь! Остынь!

За время пребывания в тюрьмах и лагерях я испытал и насмотрелся столько дикости, жестокости, что становился в тупик: где же я? Кто же это делает? Неужели это делают представители власти коммунистов, идеал которых - безвластие, безнасильственное общество - дорог одинаково и им, и мне? Неужели это делают те, кто так возмущался произволом и дикостью царских властей над людьми из народа? Но я знаю, что тогда политические, даже революционеры - прямые враги существовавшего строя - и то имели возможность в ссылке писать свои труды, заниматься науками, иметь книги, бумагу. Тогда было кому делать критику о жестоком обращении в тюрьмах; эта критика сдерживала тюремщиков, а теперь? Против кого будешь критиковать? Против коммунистов? Но их идея - сама гуманность. Теперь никто не может выразить протест или неудовольствие о жестоком обращении тюремном и лагерном с людьми. Нельзя даже сказать за самого себя, а не то, чтобы встать на защиту других. Чего стоят одни обыски: раздевайся догола, отойди в другой угол, и в это время щупают, перетирают в руках все швы твоей одежды. - Подойди, подними ногу, повернись задом, нагнись, раздвинь половинки руками. Одевайся. - Письма от родных, которые тебе так дороги в заключении, отбирают, несмотря на то, что они проверены, когда получались. Нет никакого основания их отбирать, но у того, кто делает над тобой обыск, власть неограниченная, а ведь известно: самовластие развращает не одних царей. Не было в этих людях ни стыда, ни совести, ни разума, ни просто ума, а были пропитаны они грубой бессовестностью, матерщиной и нахальством.