Воспоминания о Бабеле

О своем отношении к искусству Бабель рассказал в новелле "Ди Грассо". В Одессу приезжает актер из Сицилии. Он играет условно, может быть чрезмерно, но сила искусства такова, что злые становятся добрыми; жена барышника, выходя из театра, упрекает пристыженного мужа: "Босяк, теперь ты видишь, что такое любовь..."

Я помню появление "Конармии". Все были потрясены силой фантазии; говорили даже о фантастике. А между тем Бабель описал то, что видел. Об этом свидетельствует тетрадка, побывавшая в походе и пережившая автора.

Вот рассказ "Начальник конзапаса": "На огненном англо-арабе подскакал к крыльцу Дьяков, бывший цирковой атлет, а ныне начальник конского запаса краснорожий, седоусый, в черном плаще и с серебряными лампасами вдоль красных шаровар". Далее Дьяков говорит крестьянину, что за коня он получит пятнадцать тысяч, а если бы конь был повеселее, то двадцать: "Ежели конь упал и подымается, то это - конь; ежели он, обратно сказать, не подымается, тогда это не конь".

А вот запись в дневнике 13 июля 1920 года: "Начальник конского запаса Дьяков - феерическая картина, кр[асные] штаны с серебр[яными] лампасами, пояс с насечкой, ставрополец, фигура Аполлона, корот[кие] седые усы, сорок пять лет... был атлетом... о лошадях". 16 июля: "Приезжает Дьяков. Разговор короток: за такую-то лошадь можешь получить 15 т., за такую-то - 20 т. Ежели поднимется, значит, это лошадь".

Рассказ "Гедали"; в нем автор встречает старого еврея-старьевщика, который печально излагает свою философию: "Но поляк стрелял, мой ласковый пан, потому, что он - контрреволюция. Вы стреляете потому, что вы революция. А революция - это же удовольствие. И удовольствие не любит в доме сирот. Хорошие дела делает хороший человек... И я хочу Интернационала добрых людей, я хочу, чтобы каждую душу взяли на учет и дали бы ей паек по первой категории". Лавка Гедали описана так: "Диккенс, где была в тот вечер твоя тень? Ты увидел бы в этой лавке древностей золоченые туфли и корабельные канаты, старинный компас и чучело орла, охотничий винчестер с выгравированной датой "1810" и сломанную кастрюлю".

Запись в дневнике 3 июля 1920 года: "Маленький еврей-философ. Невообразимая лавка - Диккенс, метлы и золотые туфли. Его философия: все говорят, что они воюют за правду, и все грабят".

В дневнике есть и Прищепа, и городок Берестечко, и найденное там французское письмо, и убийство пленных, и "пешка" в боях за Лешнюв, и речь комдива о Втором конгрессе Коминтерна, и "бешеный холуй Левка", и дом ксендза Тузинкевича, и много других персонажей, эпизодов, картин, перешедших потом в "Конармию". Но рассказы не похожи на дневник. В тетрадке Бабель описывал все, как было. Это опись событий: наступление, отступление, разоренные, перепуганные жители городов и сел, переходящих из рук в руки, расстрелы, вытоптанные поля, жестокость войны. Бабель в дневнике спрашивал себя: "Почему у меня непроходящая тоска?" И отвечал: "Разлетается жизнь, я на большой непрекращающейся панихиде".

А книга не такова: в ней, несмотря на ужасы войны, на свирепый климат тех лет, - вера в революцию и вера в человека. Правда, некоторые говорили, что Бабель оклеветал красных кавалеристов. Горький заступился за "Конармию" и написал, что Бабель "украсил" казаков Первой Конной "лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев". Слово "украсить", вырванное мною из текста, да и сравнение с "Тарасом Бульбой" могут сбить с толку. Притом язык "Конармии" цветист, гиперболичен. (Еще в 1915 году, едва приступив к работе писателя, Бабель говорил, что ищет в литературе солнца, полных красок, восхищался украинскими рассказами Гоголя и жалел, что "Петербург победил Полтавщину. Акакий Акакиевич скромненько, но с ужасающей властностью затер Грицка...".)

Бабель, однако, не "украсил" героев "Конармии", он раскрыл их внутренний мир. Он оставил в стороне не только будни армии, но и многие поступки, доводившие его в свое время до отчаяния; он как бы осветил прожектором один час, одну минуту, когда человек раскрывается. Именно поэтому я всегда считал Исаака Эммануиловича поэтом.

"Конармия" пришлась по душе самым различным писателям: Горькому и Томасу Манну, Барбюсу и Мартен дю Гару, Маяковскому и Есенину, Андрею Белому и Фурманову, Ромену Роллану и Брехту.

В 1930 году "Новый мир" напечатал ряд писем зарубежных писателей, главным образом немецких, - ответы на анкету о советской литературе. В большинстве писем на первом месте стояло имя Бабеля.

А Исаак Эммануилович критиковал себя со взыскательностью большого художника. Он часто говорил мне, что писал чересчур цветисто, ищет простоты, хочет освободиться от нагромождения образов. Как-то в начале тридцатых годов он признался, что Гоголь "Шинели" теперь ему ближе, чем Гоголь ранних рассказов. Он полюбил Чехова. Это были годы, когда он писал "Гюи де Мопассана", "Суд", "Ди Грассе", "Нефть".