Воспоминания о будущем

— Вчера вот холодом загнало в кино. Дай, думаю, посмотрю и на смотрящих, и на смотримое (голос завхоза чуть запнулся на искусственном слове). И что же мне было предложено? Что вот эта скатерть, что экран — как родные сестры. Да-да. Показывали «Грозу» по Островскому, ну, и не знаю еще по кому. И представьте себе: Катерина — любовь — волжская ночь, все это вполглаза; а вот как дошло до свадебного ужина: бутылка да тарелки, ну и вареное-жареное, — темнота загудела, все — в оба глаза. Да, изголодался народ. И не столько брюхом, сколько мозгом. Вот вам, писателям, об этом надо бы… Или в другом фильме: «Пастух и свинарка». Лозунг там: «И свиньям никак без теплого помещения». В таком роде, н-да. А человека надежда греет.

Илья Ильич не любит неплательщиков. Особенно «жидких». «В пшене вера, — говорит он, — в пшеничной нет». Да у нас и водка некрещеная…

— То есть?

— В воду ее не окунали. Чистая. Выпил — заплатил. По платью встречают, по плате провожают. А то… Вот возьмите крематорий. Я там неподалечку живу. Выйдешь из дому утром, глянешь: дымит? Дымит. И все там аккуратно. Наведался в контору: на столе стеклянные урны, для показу — сквозь стекло прах, натуральный, с упрямой косточкой, что никак тебе недосгорает. «А это вы за что же их, — спрашиваю, — по столу мытарств?» — «Неплательщики», — отвечают. Вот это молодцы. Так бы и у нас. А то…

Иногда завхоз появляется на чтениях и докладах. Сядет в уголку, молчит. Впрочем, один раз заговорил.

Обсуждали только что прочитанную рукопись. Одни находили, что автор смотрит на мир сквозь розовые очки, другие, что не сквозь розовые; кто-то процитировал Льва Толстого, якобы предлагающего миросозерцателям синие очки рассудка.

Илья Ильич встал и негромко спросил:

— А не попробовать ли простым глазом?

И, не выжидая даже паузы, направился к двери. Несколько голосов останавливало его: «То есть как?» — «Развейте мысль!» — «Возражаю!»

На пороге оратор задержался:

— Слышите, гудит. Грузовик гудит. Привезли консервы. Мне туда. Извините.

И скрылся за тщательно прикрытой дверью.

Девушки у воды

Вода стала в трубах. Что ж, если вода не идет к человеку, человек идет к воде. Домашние хозяйки взяли ведерца и тазы. Я, по своей неодомашенности и нехозяйственности, разыскал в углу боржомную бутылку и отправился на поиски.

По синему полю — белые буквы, обещающие влагу. В виде фруктовых соков, минеральных вод и т. п. За прилавком у трех пустых стеклянных цилиндров с тремя краниками внизу сидит, спрятав ладони в обшлага рукавов, девушка № 1. Поверх шубки с наставленным меховым воротником чистый белый халат.

— Пожалуйста, бутылку газированной.

— Только стаканами.

— Хорошо, пусть стаканами. Оно бы проще леечкой…

— Не держим. И не разрешено.

— Что не разрешено?

— Уносить воду. Пейте здесь.

— Тогда мне придется и умыться здесь. Поймите, в нашем доме…

— Мне нет дела до всяких там ваших и наших. Пьете — нет?

— Невозможно.

На шум наших голосов из внутреннего помещения выходит девушка № 2. Она делает пояснительный жест: возможно.

Только сейчас я замечаю: у стены, возле столика, сидит мальчишка лет двенадцати. Перед ним четыре стакана. Два из них еще пузырятся, третий утих, а четвертый льет в рот, как в лейку, очевидно, холодную, до обжига, влагу.

Что тут скажешь. Стенограмма (по памяти) первого разговора закончена.

Второй разговор.

Держу бутылку запрятанной в кармане пальто. Передо мной девушки № 1 и № 2. И еще одна: № 3. Будто перед судилищем:

— Один стакан. Нет, четыре, а я уж сам…

— Стаканы вот. А воды нет. Магазин закрыт.

— Но ведь дверь открыта?

— Дверь открыта, а магазин закрыт.

— Но ведь дверь же в магазин, как же?..

Я чувствую, что запутываюсь в нитонисётине:

— Ведь вы же тут сидите.

— Посадили — сидим.

— Но ведь…

Последнее слово принадлежало громко хлопнувшей двери.

Третий разговор.

Магазин погружен в полумрак. У прилавка, возле качающегося огонька коптилки, голова девушки № 2 и раскрытая книга. Слышу бульканье воды — слава те господи.

— Ну вот, я и свою лейку принес. Пожалуйста.

— Не могу отпустить.

— Да ведь вода же есть.

— Вода есть, свету нет. Магазин закрыт.

— Однако вы читаете книгу. Какого черта?..

— Гражданин, попрошу вас уйти, от вас фитиль потухнет.

А читаю я или не читаю — посторонних не касается. Сказано ясно — продажи нет.

Из приоткрывшихся дверей встревоженно выглядывали № 1 и № 3.

Четвертый разговор.

Темно. Ни лампочки, ни коптилки. Спрашиваю в темноту:

— Вода есть? Темнота отвечает:

— Есть.

— А где же коптилка?

— Выгорел.

— Кто?

— Керосин.

— Тогда… — и, вернувшись к порогу, я открываю наружную дверь: в ярком свете зимнего дня вспыхивают лица трех девушек у воды, крашенный под мрамор прилавок и стеклянные трубы капельников.

В ответ три злых кричащих голоса:

— Закройте дверь! Сейчас же. А еще культурный!

— Налейте воды. Вот под самое горлышко. Тогда закрою.

Клубы морозного воздуха, точно толпа призрачных видений, охваченных жаждой, врываются вслед за мной.

Теперь уже я слышу не крик, а мерзлый шепот:

— Слушайте. Закройте. Ведь вы же видите… Так не делают.

— Воды.