Воспоминания о будущем

В назначенный день хозяин празднества будит с рассветом жену: «Вставай — готовиться». Она уже успела забыть, и: «К чему торопиться в такую рань? Ведь гости вечером». Но чудак и шутник упрям. Он будит и прислугу и принимается за дело: «Откройте, Глаша, форточки, пусть выхолодит; вьюшки поднять и печей не топить; выньте из группки дрова — вот так, — мы сюда сунем ковер; зачем? а вдруг реквизиция; не лезет? надо свернуть — вот так — пошло…, вещи из спальной и столовой тащите все ко мне в кабинет; не войдут? еще как — и вещи, и мы, — ведь мы будем жить все в кабинете, трех комнат нам не протопить; вы? вас не будет — у меня нет денег на прислугу». Глаше, ошалелой и испуганной, кажется, что она еще спит и видит нелепый сон. Но шутник успокаивает ее: «Не будет до завтра, а завтра все по-старому, поняли?» Глаша продолжает таращить глаза. Но когда хозяин обещает ей после того, как они покончат с мебелью, выходной день, лицо ее проясняется, и комоды, диваны, столы, ухая друг о друга углами, с визгом и грохотом сползаются в кабинет. Разбуженная окончательно, жена имярека пробует было воспротивиться: «Ну, что ты выдумал, в самом деле…» — «Не я — мы: вот помоги-ка лучше этажерку с гвоздя». Весь день проходит в суете: надо в аптеку за сахарином, нигде не достанешь гнилой муки, в хлеб забыли подсыпать отрубей и подмешивать солому, — почти плача, жена чудака вторично замешивает тугое и грязное тесто. Комната уже заставлена и завалена фантастическим конгломератом из вещей, но упрямец отправляется вверх по чердачной лестнице отыскивать печку-буржуйку: ржавая нелепица, тыча железным хоботом обо что ни попало, занимает последний свободный косоугольник на полу.

Когда человек, перепачканный сажей и в рже, подымается с колен, он видит: жена, закутанная в теплый платок, с поджатыми под подбородок коленями, забившись в угол дивана, злыми и испуганными глазами следит за его работой. «Послушай, Марра, — дотрагивается он до ее плеча (плечо резко отдергивается), — Марра, ведь и семь лет тому ты так вот, промерзшим воробышком, в платке и шубе, несчастнущей оставленной, а я, помнишь, вынул иззябшие пальчики из-под платка — вот так — и дышал на них, — вот так, вот так, — пока ты не сказала: «Хорошо». Жена молчит. «Или помнишь, как я принес смешной паек в шести кулечках — мышь бы не наелась, — и мы вот на этой самой ржавуше пекли и варили — дыму и копоти больше, чем еды». — «Ну, с керосинкой было хуже, — отвечает жена, все еще не поворачивая головы, — эта хоть грела, а та… и огонь тусклый, «больной», как ты говорил». — «Ну, вот видишь, а ты и взглянуть на старушку не хочешь». — «А когда у тебя последние спички в коробке, — будто не слушая, говорит жена, — я разрезала их ножом вдоль — и из одной сразу четыре». — «Да, я не умел этого, у меня руки грубее». — «Нет, ты забыл, у тебя просто были отморожены пальцы, вот и все». — «Нет-нет, Марра, маленькая моя, у меня руки грубее». И человек чувствует — мягкое плечо коснулось плеча, и тот прежний голос, от которого в висках поет: «А как хорошо было, когда мы в длинные вечера — ты и я: чуть шевельнешься — и огонь на коптилке тоже — и тотчас тени от вещей, вверх-вниз, вверх-вниз, по столу, стенам, потолку. Смешно так и весело. А коптилки ты не достал?» — «Нет». — «Ну, как же так — без коптилки нельзя». — «Из головы вон, — вскакивает человек, — ну, ничего, смастерю, а ты пока вывинти лампочки; вот так — видишь, как удобно, и лестницы не надо, прямо по столам и к потолку».

Понемногу собираются гости. Каждый из них сначала-тычет пальцем в кнопку, ждет шагов, затем начинает стучать, а там и колотить в дверь. «Кто там?» — спрашивают его через цепочку. Одни из поминальщиков недоумевают, другие сердятся, а иные отвечают в тон. «Надо громче, — объясняет хозяин, — через две комнаты не услышишь». И гостей — одного за другим — ведут через пустые и темные комнатные кубы в последний, обитаемый. «Пальто лучше не снимайте, бьемся с железкой, а все около нуля». Гости топчутся в некоторой растерянности, не зная, куда ткнуться и как быть. Один с досадой припоминает, что отдал свой билет в оперу с тем, чтобы торчать тут — неизвестно, к чему, — возле дурацкой коптилки, в холоде и неуюте; другой жалеет, что, кажется, слишком легко оделся. Но хозяин рассаживает компанию на сундуках, подставках и табуретах и предлагает погреться чаем. «Морковный, — говорит он с гордостью, разливая кипящую жижу по разнокалиберью кружек, — с трудом достал. А вот и сахарин. Пожалуйста. Осторожно, — этак вы пересластите до рвоты». Ломтики хлеба аккуратными справедливыми кирпичиками поровну по кругу. Гости брезгливо трогают губами края дымящихся кружек. Кто-то замечает, что изо рта пар. Молчание.