Воспоминания о Евгении Шварце

По сценарию Евгения Львовича Козинцев снимал фильм «Дон Кихот». Вероятно, это и было время наибольшей их близости. Козинцев получил прекрасную возможность понять, чего стоит по-человечески Шварц.

Здесь я круто вернусь к ограниченному опыту моей собственной жизни. Итак, я снова стал жить в Ленинграде.

Не знаю, заинтересовала ли Евгения Львовича во мне какая-то имевшая место индивидуальность. Человек позднего развития, я был в те годы все еще чуть-чуть начинающим по всем линиям, почти ничего не мог представить как литератор — говорю о количестве опусов. Так что если кой-какая индивидуальность и залегала во мне, как было ее углядеть?

Тогда, может, я стал для Шварца, так сказать, типическим голосом нового поколения? Не знаю.

Если только поколение, то, в конце концов, нас было много.

Ладно, буду думать, что и сам по себе я чем-то мог Шварцу показаться. Нет — пусть нет.

Во всяком случае, так или иначе, сначала я один, потом вместе с женой Даней стал бывать у Шварцев. Нас иногда призывали, кормили и поили. Постепенно доброе знакомство вошло в обычай.

О том, что у нас родился сын, Екатерина Ивановна узнала, собравшись в Комарово, на дачу, которую Шварцы снимали несколько лет подряд. Евгений Львович в тот раз из Комарова в Ленинград не приезжал.

Через какое-то время у нас послышался междугородный телефонный звонок (автоматической связи тогда не было), и Шварцы стали радостно предлагать имена, придуманные для нашего сына в созвучии с предстоящим ему отчеством. Мы сошлись на обоюдном желании назвать его Александром.

Екатерина Ивановна поздравила нас еще в Ленинграде, и вовсе необязательно было им обоим думать о нас в Комарове. Если иметь в виду такт, вежливость, общую интеллигентность и так далее. Но тут — другое.

В 1955 году взялись наконец готовить первую в жизни Шварца книгу его пьес (немногие отдельные иногда печатались). Он позвонил и спросил, кажется ли мне удачным название для сборника — «„Тень“ и другие пьесы». Я ужасно смутился. Мне казалось нахальством поверить в то, что Евгению Львовичу действительно как-то важно было мое мнение. Потом понял, что важно. И опять не во мне соль — в привычке замечать окружающих и разделять с ними то, что можно разделить.

После премьеры «Повести о молодых супругах» у Николая Павловича Акимова в Театре комедии (Шварц по нездоровью там не был) мы с женой побежали к ближайшему телефону-автомату позвонить Евгению Львовичу. Дома тоже был телефон, но теперь мы не сомневались: надо звонить как можно скорее, Евгений Львович ждет.

Позвонили, рассказали.

Каждую фразу Шварц повторял для Екатерины Ивановны, которая стояла рядом. Помню, я решил подсыпать к своей радости критического элемента. Говорю: в чтении пьеса казалась мне менее способной задевать зрителей. Он и эти слова повторил жене.

Шварц понимал: неслужащему литератору, особенно начинающему, то есть мне, часто приходится туго по линии финансов. Хоть я и не жаловался, он несколько раз уговаривал меня взять у него денег взаймы. А мне и вправду нужно было до крайности. Но я отказывался. Наконец решился, позвонил по телефону, потом пришел. Сказал, сколько надо денег. «Прекрасно, — ответил Евгений Львович так, как будто я делал ему нечто приятнейшее. — У меня случайно оказалась дома именно эта сумма».

Когда чувствовал себя лучше, он сам ходил по магазинам, покупал всякие вкусные вещи; угощая, привставал из-за стола, кланялся с комической серьезностью и говорил: «Кушайте, пожалуйста!» Ему нравилось угощать.

Однажды вечером мы собрались уходить от Шварцев, а Елизавета Александровна Уварова, артистка Театра комедии, с которой они дружили, оставалась. «Ну ладно, идите, — сказал Евгений Львович. — А мы тут вас обсудим…»

Другой раз, сговорившись, как обычно, по телефону, я приехал к нему ненадолго, то ли привез какую-то интересную для него книжку, то ли другое что. Привез, поговорили немного, я собрался домой. Евгений Львович сказал: «Хорошо, а то я буду сейчас принимать ванну. Принимать же сразу вас и ванну…» И улыбнулся очень хорошо: мол, не робей, дело житейское.

Конечно, все это мелочи, пустяки, но для меня они полны значения.

Вот знакомство с Евгением Львовичем и заставило меня окончательно поверить в возможность человеческого совершенства — разумеется, относительного. Моим упованиям и предположениям пришла сильная поддержка.

Я думал: удалось же Евгению Львовичу, смог ведь он своевременно образовать себя, осветить все темные закоулочки души, выгнать из нее тусклое, корявое. Стало быть, продолжал я размышлять, все дело в том, чтобы вовремя возжечь светильник разума и расстараться привести себя в наиболее благородное состояние.