Воспоминания о Ю. Н. Рерихе. Сборник, посвященный 100-летию со дня рождения Ю. Н. Рериха

Во всех трудностях и испытаниях этого долгого пути Ю. Н. Рерих был незаменимым помощником своего отца. Помимо большой научно-исследовательской работы, на нем лежала почти вся организационная часть этой экспедиции, которая, несмотря на неисчислимые препятствия и лишения, в мае 1929 года достигла Индии.

Экспедиция позволила Ю. Н. Рериху ближе узнать живой тибетский язык и его диалекты, побывать в легких юртах кочевников, где живы предания о Гесэре, легендарном герое знаменитого центральноазиатского эпоса, и в недоступных горных монастырях Южного Тибета – настоящих сокровищницах древнеиндийских, непальских и тибетских святынь. С этой поры история Тибета (особенно кочевого) как часть истории Центральной Азии становится лейтмотивом его научного творчества. До сих пор Тибет остается уникальным хранителем и носителем традиции особого «звериного стиля», свойственного в древности всему скифскому миру от южнорусских до центральноазиатских степей. Открытия в этой области, сделанные им во время экспедиции, Ю. Н. Рерих обобщил в своей классической работе «Звериный стиль у кочевников Северного Тибета», долго остававшейся библиографической редкостью. К счастью, сейчас она возвращается к читателю.

Труд этот рождался в самый критический момент Центрально-Азиатской экспедиции Рерихов, когда осенью 1927 года, на пути из Цайдама к Тибетскому нагорью, с трудом пробившись через тяжелый перевал Дангла (4993 м над ур. моря), экспедиция спустилась в бассейн реки Нагчу (верховья Салуэна), где в урочище Чунаркэн была неожиданно остановлена отрядами тибетцев, действующих по указанию чиновников из селения Нагчу. Последние, в свою очередь, ссылались на постановление лхасских властей о закрытии этого района для иностранцев, которое действительно существовало в Тибете, начиная с 1792 года.

Паспорт, выданный Н. К. Рериху представителем Лхасы в Улан-Баторе, был объявлен недействительным. Письма Рериха в Лхасу также не возымели никакого действия и остались без ответа. Участники экспедиции оказались вынужденными провести суровую и исключительно снежную зиму 1927–1928 годов в крайне тяжелых условиях на высоте 5 тысяч метров над уровнем моря. Об этих месяцах, которые могли оказаться для экспедиции последними, Н. К. Рерих писал в своем дневнике: «Кончались лекарства, кончалась пища. На наших глазах погибал караван. Каждую ночь иззябшие, голодные животные приходили к палаткам и точно стучались перед смертью. А наутро мы находили их павшими тут же около палаток, и наши монголы оттаскивали их за лагерь, где стаи диких собак, кондоров и стервятников уже ждали добычу. Из ста двух животных мы потеряли девяносто двух. На тибетских нагорьях остались пять человек из наших спутников… Даже местные жители не выдерживали суровых условий. А ведь наш караван помещался в летних палатках, не приготовленный к зимовке в Чантанге, который считается наиболее суровой частью Азии»[13].

Здесь уместно вспомнить, что в этом же самом районе, между Нагчу и перевалом Дангла, в конце 1879 года была вынуждена повернуть назад экспедиция Н. М. Пржевальского во время его неудавшейся попытки пройти в Лхасу[14]. Но если экспедиция Пржевальского простояла у горы Бумза восемнадцать дней в ожидании решения лхасских властей, то Рерихи ждали этого решения целых пять месяцев, будучи при этом блокированными тибетцами.

По таинственным законам жизни именно этот этап экспедиции, находящейся на грани смертельной опасности, оказался максимально плодотворным в научно-познавательном отношении. Рерихи – и это, несомненно, их исторический и научный подвиг – не потеряли присутствия духа! Юрий Николаевич, благодаря великолепному знанию тибетских наречий и открытому дружелюбному характеру, быстро приобрел друзей среди местных кочевников-тибетцев. В труднейших условиях он собирал уникальный материал о кочевниках хорпа, говорящих на крайне архаичном наречии тибетского языка. В бонском монастыре в Шаругене им было открыто многотомное рукописное собрание текстов добуддийской религии Тибета – древней и во многом загадочной веры под названием Бон. Часть этих рукописей была посвящена бонской версии знаменитой «Гесэриады», которую Ю. Н. Рериху довелось слушать непосредственно из уст тибетских кочевых рапсодов. «Я помню эти сидящие фигуры и сосредоточенные лица, – писал он об этом, – и затянувшиеся до полуночи рассказы о героических подвигах царя Гесэра и его семи воинственных друзей. В эти моменты обычно равнодушное выражение лица кочевника внезапно загорается внутренним огнем, который говорит больше, чем слова, о том, что их воинственный дух еще живет в них до сих пор»[15].

Кстати, заметим здесь, что именно Ю. Н. Рериху принадлежит, по-видимому, наиболее правильная научная датировка этого легендарного центральноазиатского эпоса о Гесэре, столь ярко воплощенного на полотнах отца. Его создание он относил к середине I тыс. н. э. и связывал с сяньбийскими кочевыми племенами. Не исключено, что именно исследование Ю. Н. Рериха навеяло его отцу незабываемый теперь для нас героический образ Гесэра.