Воспоминания о Юрии Олеше

- Мария Федоровна? - ответил Юрий Карлович. - Нет... Маша Шумова в Ашхабаде. Помню, когда вы слушали - держали голову, склонив набок. Как птица. А где ваш брат, милый Валя Шумов?..

В ту пору я страшно боялась старости. Юрий Карлович сказал как-то:

- Странно, но счастливым быть можно, когда пройдет молодость. В молодости я мучительно жил. Всегда страдал. Страдал оттого, что нужно успеть что-то сделать. Написать книгу. Достичь чего-то. Страдал, что не успею всего сделать. Страдал от ревности. Страдал от рухнувших надежд. И эти мои терзания заслонили многое. Окутывали какой-то пеленой. А теперь я просто живу. Как это прекрасно - просто жить. Не истязая себя такими страданиями. Просто жить. Ветер, небо, цветы, улица, люди, дома - все это я чувствую не отравленный страданиями. Это прекрасно - просто жить!

Память, проклятая память не сохранила точные слова Олеши. Только смысл.

Снова надолго уехала я из Москвы.

Больше никогда наяву не слышала и не видела Юрия Олешу. Только его большой, в человеческий рост, портрет в маленькой квартире Ольги Густавовны.

Остались книги - бесконечное продолжение живого Юрия Олеши.

1972

В. Ардов

Когда я произношу или слышу слово "поэт", прежде всего в моем сознании возникает образ Юрия Олеши.

Я неоднократно встречался и разговаривал с В. В. Маяковским. Я много раз видел Сергея Есенина. Учился в средней школе вместе с Луговским. Много раз встречался с Борисом Пастернаком. Но эти два слога - "поэт" ассоциируются для меня именно с обликом Юрия Карловича...

Почему так происходит? Есенин в жизни был подчеркнуто прозаичен. Больше всего он напоминал лихого деревенского парня, который настолько обаятелен, что убежден твердо и раз навсегда: как бы он ни созорничал, ему все простится.

Маяковский последовательно "наступал на горло собственной песне". Он подчеркнуто исключал из своего поведения элементы, хотя бы отдаленно напоминающие "пиита".

Володя Луговской был таким добрым, что в общении с людьми старался быть подобным духу своего собеседника.

Михаил Аркадьевич Светлов воздвиг вокруг себя высокий забор из иронии. Он стеснялся где-нибудь, кроме как в стихах, обнаружить малейший элемент лирики.

Пастернак... Но о Пастернаке именно Ю. К. Олеша рассказал мне следующий эпизод. Он, Олеша, был в гостях у В. Э. Мейерхольда в начале тридцатых годов. Приглашенных было много, гости заполонили всю небольшую квартиру Мастера в Брюсовском переулке (ныне улица Неждановой). И сам Олеша разговаривал в столовой с дамами, когда появился там Всеволод Эмильевич и пальцем поманил его к себе. Олеша послушался, а хозяин дома привел его в спальню. Там в уголке у окна разговаривали между собою Борис Пастернак и Андрей Белый. Оживленный обмен мнений двух поэтов продолжался и когда приблизились Мейерхольд с Олешей. Но это был такой диалог, что, как признавался Юрий Карлович, ни он, ни Мейерхольд не поняли ни слова. Минуты через три хозяин дома снова поманил за собой Олешу. Оба вышли в коридор, и там уже Мастер спросил Юрия Карловича:

- Ты что-нибудь понял?

- Нет! - честно признался наш покойный друг.

- И я ничего не понял! - заключил Мейерхольд. - Вот шаманы, а?

Разумеется, в устах Мейерхольда слово "шаманы" было наполнено самоиронией: Всеволод Эмильевич отлично знал, что его самого обвиняют в шаманстве. Да он и творил в своих постановках театральное волшебство последовательно и принципиально...

Но я привожу этот случай для того, чтобы подчеркнуть: "шаманство" истинного и великолепного поэта Пастернака было совсем иным, чем поведение в жизни Олеши. Ход ассоциаций в беседе у Пастернака был в такой мере необычным и парадоксальным, что Олеша говорил об этом:

- Пастернак разговаривает "алгебраически": в процессе мышления и изложения он опускает посредствующие формулы и произносит только несколько опорных "цифр", а затем приводит результат.

Да, Пастернак - это уже перелет через все и всяческие нормы. А вот Олеша, на мой взгляд, был великолепно поэтичен всегда и во всем, но - в меру.

Мне, конечно, известно, что Юрий Карлович только дебютировал в стихах и очень скоро перешел на прозу. Но это говорит о скромности и самовзыскательности истинного дарования. В истории литературы подобные случаи не часты: трудно ведь признать за собою недостаточность поэтической индивидуальности.

Подчеркиваю: так оценил свой талант сам Олеша. А я-то, как и десятки, сотни тысяч его читателей и почитателей, думаю иначе. Для нас Олеша все равно истинный поэт, хотя он сочинял прозу. Напомню: в свое время такой путь проделал И. С. Тургенев. Он тоже начинал как стихотворец...

Но не рифмы же как таковые формируют поэта!.. Утверждаю, что до конца своих дней Олеша воспринимал мир, реагировал на всё, что его окружало, высказывался и совершал поступки именно как поэт. Это было для него органичным. Он никогда не думал: "Дай-ка я скажу то-то или поступлю так-то, ибо так должен говорить и действовать поэт". Он просто не мог жить и вести себя иначе!