Воспоминания о Корнее Чуковском

Через несколько дней я гуляла с кем-то в Переделкине, и нас обогнала на узкой зимней дороге длинная черная машина. Обогнала, замедлила ход, и начала пятиться назад, и остановилась, почти поравнявшись с нами. Из машины выскочил Корней Иванович и кинулся ко мне, упоенно повторяя: «На Втором на Всесоюзном съезде с Верой Инбер мы сидели вместе…». Что-то в ритме, в интонации этих немудреных строк очень уж пришлось ему по душе, и долго он еще вспоминал их и весьма театрально исполнял на разные лады. Впоследствии, в годах общения с ним, я видела, что так он неизменно откликался на все, что вдруг чем-то нравилось ему, шумел, радовался, хлопал в ладоши, всячески привлекая внимание окружающих, всячески стараясь и других вовлечь в его игру, в его радость.

Я не случайно употребила слово «игра». Элемент игры был весьма свойствен Корнею Ивановичу и весьма ощутимо присутствовал в его манере держаться, в его общении с людьми. Но игра эта была ни в коей мере не фальшью, а именно игрой в истинном и первоначальном смысле этого слова. И никакая игра не умаляла и не ослабляла его удивительной отзывчивости на все живое и талантливое, с чем его сталкивала жизнь, острой потребности во встрече с талантом, неуемной радости его всякий раз, когда такая встреча случалась. Тут он становился неистов, шумел, хлопотал что было сил вокруг того, что привлекло его интерес, втягивая окружающих, заражая их своим увлечением, своим ликованием. Мне не раз в жизни случалось видеть его в такие моменты, и если далее он порой ошибался, принимая за истинный талант обыкновенные способности или случайную удачу и человек в дальнейшем не оправдывал его надежд, думаю, что все-таки лучше ошибаться так, чем пройти равнодушно и безразлично мимо чего-то живого и непосредственного, что может при внимании и поддержке стать истинным явлением. Я уверена, что многим одаренным людям, столкнувшимся с Чуковским в юности, бесконечно помогли его горячность, его увлеченность, его умение обрадоваться чужому дарованию.

Заметив в другом, иногда еще очень молодом, очень не твердо стоящем на земле человеке искорку дарования, он, разумеется, всегда отлично знал, как необходимы этой искорке интерес к ней, поддержка, и щедро, от всей души, кидался ей навстречу.

Всегда интересно было прийти к нему с новой работой или с рассказом о ней. Он великолепно умел слушать, думать вместе с тобой, подсказывать, радоваться удаче, интересному замыслу, смелому плану… В случае, если ему нравилось. А если не нравилось? Слава богу, я не могу сама ответить на свой вопрос, мне не приходилось этого переживать, но я полагаю, что он отлично умел делаться холодно-корректным, отчужденно-вежливым, и это было страшнее ругани, возмущения, гнева. Дать понять другому, что сделанное им никуда не годится, тоже есть долг человека, преданного искусству. Полагаю, что Чуковский выполнял и этот долг с блеском. Но предпочитал он радоваться.

А как он умел оценить всякую выдумку, всякую шутку! Я всегда старалась сберечь в памяти до встречи с ним все смешное, остроумное, забавное, что встретилось, услышалось, увиделось, придумалось за это время, и он всегда ждал этих накоплений, и весь был раскрыт для них, и отвечал на них каждой жилкой, до слез смеясь, повторяя особенно понравившееся, а то и с восторгом записывая.

Мы с Казакевичем долгие годы играли в «фамилии». Игра эта заключалась в том, чтобы из любого слова, с любым нарушением его правописания, образовать имя и фамилию. Например: братья Геня Рал и Миня Рал или Мотя Матик. Были у нас иностранцы: чех Элик Тричка, англичане миссис Ипи и мисс Ури, сэр Пуховский-Универмаг. Был крещеный еврей Пров Акатор и правоверные евреи Дора Говизна и Голгофман. При каждой встрече Корней Иванович заинтересованно осведомлялся о том, какие у нас пополнения, и глаза его вспыхивали предвкушением чего-то веселого, и весь он устремлялся навстречу, ликуя, хохоча и хлопая в ладоши. Таким, остро живым и отзывчивым, было его восприятие, его реакция на собеседника, что и я чувствовала, как во мне в ответ словно вспыхивает какая-то искорка и я становлюсь живее, острее, остроумнее, находчивее. Он так умел вести разговор, так парировал удары и так наносил их сам, что в общении с ним нельзя было быть расслабленным и вялым, необходимо было всегда быть в форме, всегда быть готовым к неожиданности, а то и к подвоху.