Воспоминания о Корнее Чуковском

В 1938 году Детгиз начал подготовку однотомника Шевченко к его юбилею, я была приглашена (вот чудо-то!) на этот духовный пир. Особенно я радовалась тому, что главным редактором однотомника оказался Корней Иванович.

Работать с К. И. было истинное наслаждение: ни напора, ни указки, ни насмешки, ни хмурого взгляда. Поэтому тягчайший груз, который тащили переводчики, был им не то что не тяжел (конечно, тяжел), но несли они его охотно, радуясь беседам с редактором, беседам, которые выходили далеко за пределы темы.

От моих переводов Корней Иванович, как мне думается, не был в восторге, оценив только некоторые из них: отдельные строфы из «Батрачки», «Протоптала стежечку…», «Как на зореньке да ранешенько…», «Я в орешничек ходила…», «Застонала кукушечка…» и другие. Однако на торжествах в Киеве, пышно-многолюдных, мне дали слово, и я читала с высокой трибуны «Как на зореньке…».

В антракте Корней Иванович обнял меня и весело, оглядываясь по сторонам, сказал:

— Дивитесь, яка гарна молодиця!

Не хочу петь акафистов: я отлично видела Чуковского, можно сказать, насквозь. Он мог быть пристрастным, несправедливым, даже вероломным, но он был целой страной! А где найдешь страну, в которой было бы все одинаково прекрасно! Как всякий крупный человек, он не был ангелом во плоти. Нет, нет, ангелом он не был.

5

А потом — война.

Помню, в эвакуации (мы жили под Свердловском — в Красноуфимске) ехала я однажды из района. Было холодно, но не темно — пушкинская луна пробиралась «сквозь волнистые туманы»; сани то и дело ныряли в ухабы и выныривали из них, обдавая нас снежной пылью. Легонько кружилась голова, как на ярмарочных качелях. Возница-подросток все время молчал. Молчала и я. Вдруг в этом печальном безмолвии раздался чистый мальчишеский голос:

— Много от войны сиротства будет!..

Меня поразили тогда эти слова — их строй, их смысл. Ведь сказаны они были пятнадцатилетним отроком. Впрочем, в этих местах речи детей мало чем отличаются or речей взрослых. Пятилетняя хозяйская Панька тоже разговаривала степенно, лишнего не болтала, была рассудительна и смышлена. Это она говорила:

— Мамк, дай картовочки!

— Да нету, Панька!

— Я знаю, что нету, а может, все ж таки есть, дек… («Дек» — такая в Приуралье приставка в конце фраз).

Сиротство от войны очень скоро настигло нашу семью. Первым погиб на фронте брат Митя. Потом умер отец — там, в Красноуфимске. А потом убили и младшего брата Мишеньку — уже в конце войны. Вернулся только мой муж Георгий Николаевич, но контуженый. От контузии он заболел гипертонией и через несколько лет умер.

Настигло сиротство и Чуковских — у них пропал без вести сын Борис.

Помню, уже после Победы я шла от площади Дзержинского вниз по Кузнецкому мосту — домой. И вдруг увидела Корнея Ивановича — он шел навстречу. Он шел в страшном одиночестве среди толпы. Глаза его, как бы налитые свинцом, глядели не глядя — куда-то вперед, руки засунуты в карманы, спина сгорблена — весь отрешенный и весь страдание. Я не окликнула его…

В 1945 году весной получила путевку в Переделкино.

Чуковский работал много, порядок дня нарушал редко, но все же мы иногда встречались — то в поле за Переделкиным, то на улице, то у него, то у меня. А как-то раз вместе пошли в детский туберкулезный санаторий. Там я могла ощутить всю мощь его обаяния, всю артистичность, которой он прямо-таки блистал в общении с детьми. Они тянулись к нему из кроваток, трогали края его одежды, очарованно глядели ему вслед. Я раздувалась от гордости, как будто все это относилось ко мне.

На прогулках он просил меня читать стихи. Я тогда написала военный цикл — «Была и буду». Он очень любил «Овальный портрет» и заставлял перечитывать его по нескольку раз. Рассказывая, он мало говорил о себе — все больше о своих встречах с разными интересными людьми. Многие из этих рассказов раздались потом со страниц книги «Современники». Читая и перечитывая их, слышу родной голос во всем разнообразии его интонаций и акцентировок.

Лето кончилось печально: из-за сырой погоды получился такой радикулит, что не только двигаться, а и лежать было невтерпеж. Такси тогда не было, машин у друзей не водилось… Но появился Корней Иванович, увидел, каково мне, и на следующий день перевез меня на своей машине в Москву. И стал иногда (очень редко) бывать у нас в подвале…

6

Прихожу домой — отворяет мать. Лицо все в веселых морщинках — сияет.

— Ты что? — спрашиваю.

— Да там у тебя Корнюша на тахте валяется…