Воспоминания о людях и событиях

Несмотря на проклятия отца – благочестивого еврея, – молодой Файер принял православие, после чего был прописан в Москве и по конкурсу поступил в оркестр Большого театра.

В самое короткое время он стал первой скрипкой оркестра. Однажды, во время одного из спектаклей дирижеру балета стало плохо. Файер предложил заменить больного и продирижировать оркестром до конца спектакля. Он сделал это так блестяще, что оркестранты устроили ему овацию.

С тех пор Юрий Федорович Файер на протяжении многих лет дирижировал всеми балетными спектаклями, и, что самое интересное, он дирижировал на память всеми спектаклями без партитур.

Я часто бывал на его спектаклях и собственными глазами видел, как многие зрители первого ряда партера во время действия заглядывали, лежит ли перед Файером партитура.

Юрий Федорович сказал мне, что он дирижировал музыкой сорока балетов по памяти без партитур.

По приглашению Файера пошли мы с моим шеф-пилотом Павлом Яковлевичем Федрови в Большой театр на балет «Дон-Кихот». Одну из самых выигрышных партий – уличную танцовщицу – исполняла молодая, недавно окончившая тогда балетную школу и подававшая большие надежды, Майя Плисецкая. Танцевала она блестяще. Буря аплодисментов сопровождала ее номер с момента появления на сцене.

Юрий Федорович пригласил меня зайти после спектакля к нему домой поужинать.

– Будет и Майя, – сказал он.

Мы с Пашей пришли, когда уже рассаживались за столом, и посадили нас так, что Майя оказалась между нами. Я поздоровался с ней как полагается – поцеловал ручку, а Паша по своей привычке обращаться со всеми запанибрата довольно бесцеремонно хлопнул молоденькую балерину по колену:

– Ну, как дела, Маечка?

– А вот как! – воскликнула Майя шутливо и довольно звонко хлопнула Пашу по щеке.

Воцарившуюся на миг тишину и неловкость нарушил громкий хохот Паши.

– Молодец, Майка! – нашелся он.

– Вот и познакомились, – мило улыбнулась ему Плисецкая.

Вечер прошел очень весело н непринужденно.

Я часто ездил в Ленинград по работе, там строили мои самолеты. И вот однажды, возвращаюсь на «Красной стреле» в Москву. В вагоне только два пассажира: я и молодая интересная женщина, которая, так же как и я, вышла из купе и смотрела в окно на московские окрестности.

До остановки поезда у вокзального перрона мы молча простояли, и когда поезд остановился, я пропустил ее первой на выход. Мне захотелось узнать, кто ее будет встречать, решил, что такую женщину обязательно кто-то должен встретить.

Я шел за ней и увидел, как сразу со ступеньки вагона она оказалась в объятиях у знакомого мне по фотографиям Алексея Николаевича Толстого. И я сразу понял, что моя спутница его жена.

Мог ли я тогда думать, что с Людмилой Ильиничной мы еще не раз увидимся.

Однажды Юмашев пригласил меня к себе пообедать. Прихожу к нему, а там за столом уже сидят несколько гостей.

Для нас с женой Катей были оставлены два свободных места. Отвесив общий поклон, садимся за стол и я прислушиваюсь к оживленной беседе присутствующих, среди которых один мне был знаком – главный художник Большого театра Вильямс, а личность второго никак не мог вспомнить, причем вел он себя особенно непринужденно: смеялся, острил, и самое главное, поразило меня то, как он расправлялся со свиной отбивной котлетой, – обходясь без ножа и вилки, держа ее в руках и с аппетитом обгладывая косточку. И вдруг меня осенило, – батюшки, да это же Алексей Николаевич Толстой, мой любимый писатель – автор «Петра Первого» и «Хождения по мукам».

Я был очень рад, что мне удалось его увидеть в жизни, а не только по портретам.

Как-то Юмашев сказал мне, что Алексей Николаевич будет рад меня видеть своим гостем. Я с радостью согласился. И вот в один из ближайших дней мы едем к нему на дачу в Барвиху. Нас очень любезно встретили сам Алексей Николаевич и его жена Людмила Ильинична.

Опять стол, опять угощения. Я приехал туда в генеральской форме с недавно полученной звездой Героя на груди. В то время звездочки Героев, особенно Социалистического Труда (а у меня звезда номер семь), были редкостью.

Встреча проходила с довольно интересными разговорами. Шли первые месяцы войны, так что было о чем поговорить.

Разговор, в основном, велся о войне в воздухе, о героизме советских летчиков. Вдруг Алексей Николаевич, указывая на мою звезду, спросил:

– А вы сколько сбили самолетов? За что вас наградили? Я в шутку ответил:

– Да думаю, что за сотню уже перевалило.

– Как, как? – удивился Толстой.

– Да за сотню, говорю.

Толстой удивленно перевел взгляд на Юмашева.

– Может ли это быть?

Андрей Борисович рассмеялся:

– Да он же ни одного не сбил. Он же конструктор. Это на его «Яках» летчики воюют.

– Так, так, – ехидно улыбнулся Толстой. – Значит, они воюют, а вы звезды зарабатываете.

Он поднялся, наполнил всем рюмки вином и поднял тост:

– За здоровье нашего конструктора. Дай ему бог доброго здоровья, и чтоб он побольше сделал хороших самолетов!

Он подошел ко мне, крепко обнял и расцеловал.