Воспоминания о Максимилиане Волошине

А наутро в Севастополь. С билетами тоже не маялись - взял носильщик. Полюбовались видом порта, городом, посмеялись на вокзале, где в буфете рекламировали "ягодичный квас"...

Позже в вечерней "Красной газете" (1925 г.) появилась серия крымских фельетонов М. А. Булгакова 9.

А еще позже был отголосок крымской жизни, когда у нас на голубятне возникла дама в большой черной шляпе, украшенной коктебельскими камнями. Они своей тяжестью клонили голову дамы то направо, то налево, но она держалась молодцом, выправляя равновесие.

Посетительница передала привет от Максимилиана Александровича и его акварели в подарок. На одной из них бисерным почерком Волошина было написано: "Первому, кто запечатлел душу русской усобицы". ...>

Зинаида Елгаштина

КОКТЕБЕЛЬ И ЕГО ЛЕГЕНДЫ

В Коктебель я приехала впервые 19 апреля 1926 года. Был холодный, пасмурный день. На море бушевал шторм. Луч света лежал на вершине скалы. Возница остановил лошадей на проезжей дороге. "Дом Волошина", - сказал он, взмахнув кнутом в направлении моря. Кругом было полное безлюдье.

Дом стоял вблизи прибрежных песков, и волны, пенясь на гребнях, достигали чуть не самых его стен. В саду работник-отрок, в теплых брюках и куртке, в черном суконном шлеме, вскапывал клумбу. К нему я и обратилась с вопросом, которая из многочисленных дверей ведет в помещение поэта Волошина. "Мой муж, - ответил отрок, - поэт, художник и философ". Мария Степановна указала на одну из дверей. В комнате, куда я вошла, навстречу мне поднялся сидевший за письменным столом человек. Казалось, все разлитые вокруг силы нашли средоточие в его существе. Одетый в костюм туриста, в своих тонах повторяющий местный пейзаж, Волошин производил впечатление странника, одиноко идущего среди окружающей его жизни. "Ждем с утра, - заговорил он оживленно, - беспокоимся, не застряли ли вы?" Максимилиан Александрович обладал необычайной мягкостью и приветливостью в обращении, что сразу располагало к нему.

Вечером после ужина, несмотря на протест Марии Степановны, уверявшей, что я устала с дороги, Максимилиан Александрович заявил, что будет смотреть привезенные мною рисунки 1. Ждать утра совершенно ни к чему.

К ночи под напором ветра стали вздрагивать стены дома, шторм усилился. Мария Степановна ушла спать, предложила и мне. Максимилиан Александрович не спал, он поддерживал огонь в печке. В открытую дверь в полумраке я видела его ходящим по комнате. Этой ночью я поняла, что все происходящее вокруг и было его настоящей жизнью: среди стихийных сил природы жила и властвовала его мысль. Все остальное было привходящим, оно могло быть, могло и не быть.

Это ощущение первой встречи не ослабевало до болезни Максимилиана Александровича...

Я не искала знакомства с Волошиным, имела смутное представление о нем. И полной неожиданностью для меня явилось полученное от него приглашение к Коктебель. О моих рисунках Волошину написал один из его ленинградских друзей. Они и положили начало нашему знакомству. Поблагодарив Максимилиана Александровича, я спросила, есть ли цветы в Коктебеле.

"Весной", - последовал ответ.

И я поехала туда "обязательно с рисунками", как он писал.

С Коктебелем, с его неповторимым пейзажем, меня знакомил Максимилиан Александрович. То был мир его акварелей: Коктебель - страна разлитого света, призрачных, тающих очертаний. И Волошин ревниво охранял этот мир. "Смотри, говорил он, останавливаясь в некоторых местах,- не води сюда никого".

Этой весной приезд "друзей дома" запоздал. И мы каждый день отправлялись в горы или бродили по степи. В этих странствиях узнавала я Максимилиана Александровича тем мальчиком, что, приехав в Коктебель, дружил с чабанами, в горах жег с ними костры. Исходил все тропы, облазил утесы, знал, что скрывает каждая расщелина их. Из Феодосии через Курубаш * шел пешком в Коктебель, в пути подолгу просиживал на холмах, поклонясь, как чуду, взлету зубцов Карадага. На одном из этих холмов мы были как-то вечером. "Здесь на закате похоронят меня", - сказал Волошин. Он указал место, где должна была быть вырыта ему могила.

* Курубаш ("сухой исток", татарск.) - плоскогорье между Феодосией и Коктебелем.

Был конец мая. Цвела степь. Мы вышли из дома рано утром. Шли тропами, пересекающими холмы, долиной. "Парсифаль 2 в цветах", - окрестил Максимилиан Александрович наш путь. Лес. Горы. Пройдешь перевал - за ним Ески-Крым *.

У подъема свернули в лощину, хранившую в зарослях кизила и орешника древние каменные плиты римской дороги **. Среди них лежал большой, только что задушенный барсук. А кругом ни шороха, ни звука, только мы, согбенные, пробирались сквозь чащу. Задушенный барсук - было все, что за целый день свидетельствовало о наличии в лесах "Синих гор" какой-то жизни, кроме нас. Становилось знойно. Я становилась на колени и пила капли росы, скрытые в листьях пионов. Максимилиан Александрович тоже испытывал жажду, но его массивная фигура мешала ему наклоняться. Срывая листья, я старалась донести до него живительные капли.

* Старый Крым (татарск.).