Воспоминания о Максимилиане Волошине

Из франц[узских] поэтов мною переводились: Анри де Ренье, Верхарн, Вилье де Лиль-Адан ("Аксель"), Поль Клодель ("Отдых седьмого дня", ода "Музы"), Поль де Сен-Виктор ("Боги и люди").

Из критических моих статей под названием "Лики творчества" вышел только первый том о Франции в изд[ательстве] "Аполлон" (СПб., 1914). Остальные же, посвященные театру, живописи, русской литературе и Парижу, - 4 тома, остались неизданными36.

Максимилиан Волошин АВТОБИОГРАФИЯ

Я родился 16 мая 1877 года, в Духов день, "когда земля - именинница". Отсюда, вероятно, моя склонность к духовно-религиозному восприятию мира и любовь к цветению плоти и вещества во всех его формах и ликах. Поэтому прошлое моего духа представлялось мне всегда в виде одного из тех фавнов или кентавров, которые приходили в пустыню к св[ятому] Иерониму37 и воспринимали таинство святого крещения. Я язычник по плоти и верю в реальное существование всех языческих богов и демонов - и, в то же время, не могу его мыслить вне Христа.

Родился я в Киеве и корнями рода связан с Украиной. Мое родовое имя Кириенко-Волошин, и идет оно из Запорожья. Я знаю из Костомарова38, что в XVI веке был на Украине слепой бандурист Матвей Волошин, с которого с живого была содрана кожа поляками за политические песни, а из воспоминаний Францевой, что фамилия того кишиневского молодого человека, который водил Пушкина в цыганский табор, была Кириенко-Волошин39. Я бы ничего не имел против того, чтобы они были моими предками.

На своей родине я никогда не жил. Раннее детство прошло в Таганроге и Севастополе. Севастополь помню в развалинах, с большими деревьями, растущими из середины домов: одно из самых первых незабываемых живописных впечатлений.

С 4-х лет до 16-ти - Москва. Долгоруковская ул[ица], Подвиски обстановка суриковской "Боярыни Морозовой", которая как раз в то самое время писалась в соседнем доме.

Потом окраины Москвы - Ваганьковское кладбище, и леса Звенигородского уезда: те классические места русского Иль-де-Франса, где в сельце Захарьине40 прошло детство Пушкина, а в Семенкове41 - Лермонтова. И то, и другое связаны с моими детскими воспоминаниями.

Позже - Поливановская гимназия и казенная 1-ая гимназия. Это - самые темные и стесненные годы жизни, исполненные тоски и бессильного протеста против неудобоваримых и ненужных знаний.

16-ти лет - окончательный переезд в Крым - в Коктебель. Коктебель не сразу вошел в мою душу: я постепенно осознал его как истинную родину моего духа. И мне понадобилось много лет блужданий по берегам Средиземного моря, чтобы понять его красоту и единственность.

Я окончил феодосийскую гимназию и сохранил на всю жизнь нежность и благодарность к этому городу, который в те годы мало напоминал русскую провинцию, а был, скорее, южноитальянским захолустьем.

Два года студенческой жизни в Москве оставили впечатление пустоты и бесплодного искания. В 1899 году я был выслан в Феодосию за организацию студенческих беспорядков42. Потом уехал в первый раз за границу: в Италию, Швейцарию, Париж, Берлин. Я еще раз возвращался в Москву. Был допущен до экзаменов. Перешел на третий курс юридического факультета, опять уехал в Италию и Грецию; возвращаясь, был арестован, привезен в Москву и выслан в Среднюю Азию.

Полгода, проведенные в пустыне с караваном верблюдов, были решающим моментом моей духовной жизни. Здесь я почувствовал Азию, Восток, древность, относительность европейской культуры.

Это был 1900 год - год китайского пробуждения43. Сюда до меня дошли "Три разговора" и "Письмо о конце всемирной истории" Вл. Соловьева, здесь я прочел впервые Ницше. Но надо всем было ощущение пустыни - той широты и равновесия, которые обретает человеческая душа, возвращаясь на свою прародину.

Здесь же создалось решение на много лет уйти на запад, пройти сквозь латинскую дисциплину формы.

С 1901 года я поселился в Париже. Мне довелось близко познакомиться с Хамбу-ламой Тибета44, приезжавшим в Париж инкогнито, и прикоснуться, таким образом, к буддизму в его первоистоках. Это было моей первой религиозной ступенью. В 1902 году я так же близко соприкоснулся с католическим миром, во время моего пребывания в Риме45 , и осознал его как спинной хребет всей европейской культуры.

Затем мне довелось пройти сквозь близкое знакомство с магией, оккультизмом, с франкмасонством, с теософией и, наконец, в 1905 году встретиться с Рудольфом Штейнером, человеком, которому я обязан больше, чем кому-либо, познанием самого себя.

Интерес к оккультному познанию был настолько велик, что совершенно отвлек меня от русских событий 1905 года и удержал меня вдали от России. Первую русскую Революцию я увидал в том преображении, которое выразилось в моем стихотворении "Ангел Мщенья", осуществившемся воочью только теперь.