Воспоминания о моей жизни

В это время в Венеции у меня был друг, антиквар, занимавшийся также куплей и продажей современной живописи, звали которого Джорджо Дзамберлан. Моей живописью он восхищался, а ко мне относился с глубокой симпатией. Я отвечал ему тем же. Ему пришла идея провести в летнее время в Венеции ряд солидных выставок моих работ. Первая состоялась в одном из залов первого этажа Ка’Джустиниан. Чтобы получить возможность выставиться там, необходимо было разрешение Коммуны. В ту пору главой муниципалитета был некий коммунист по имени Джанквинто. Обычно коммунисты, как и демохристиане, занимают крайне враждебную позицию по отношению ко мне, поскольку почти все они любят модернизм и не желают оказывать мне поддержку, когда я словом и пером, а главным образом исключительным качеством своей живописи, выбиваю почву из-под глиняных ног их идолов. В России всякого рода модернистские изощрения держат под спудом, но руководители Москвы и стран за пределами России, стран демократического лагеря, не делают ничего, чтобы препятствовать упадку и разложению всех форм искусства. Они думают и, возможно, не без оснований, что эта чудовищная мистификация — так называемое современное искусство, как и расцвет гомосексуализма, потребление наркотиков, рост детской и взрослой преступности, чрезмерная свобода прессы и все прочие радости нашего времени — ослабляют и дискредитируют западные страны. Хотя я думаю, что ныне и в России среди тех людей, кто занимается вопросами культуры и отрицает модернизм в искусстве, мало кто делает это искренне. Полагаю даже, что многие из них думают с большой теплотой о Париже с кафе на Монпарнасе, о Пикассо, Матиссе и прочих пресловутых лидерах Парижской школы. В период сталинизма эта так называемая школа действительно помещалась в подвалы музеев, но затем, после смерти Сталина, просочилось известие, что «кое-что в России изменилось», что здесь больше нет прежнего сурового давления и руководители принялись, corde micante, извлекать из подвалов «шедевры» Матисса, Сезанна и всех прочих, и, кажется, даже в Эрмитаже сегодня существуют залы, посвященные псевдохудожникам из Парижа. Но делается это не из объективных, дидактических соображений, а потому, что в стране серпа и молота кое-кто испытывает ностальгию по Ville Lumière, как это было с нами в годы фашизма. Это плохо, так же плохо, как помещать картины модернистов в подвалы по сталинской системе или уничтожать их, как это делал Гитлер. Чтобы исцелить рану, нанесенную модернистами, необходимо, прежде всего, глубоко понимать искусство. Но это не тот случай, когда дело касается тех, кто из снобизма или из коммерческих соображений поддерживает современную живопись, делая вид, что любит ее, как не касается это и тех, кто в годы диктатуры из конформизма или простого страха притворялся, что ее не любит.

Для организации выставки в Ка’Джустиниан благосклонность почтенного Джанквинто, в ту пору главы муниципалитета, занимавшего позиции, противоположные Биеннале, была мне необходима. Как мне потом сообщили, сенатор Понти сражался как лев, чтобы мне не дали этого зала, а также не предоставили никакого другого помещения во дворце для проведения конференции по вопросу скандального положения современной живописи. Итак, в борьбе, преодолев трудности, мы открыли выставку в одном из залов первого этажа Ка’Джустиниан. Думаю, что, если бы Матисс, Брак или кто-либо другой из числа «гениев» Франции выразил бы желание выставиться в Венеции, в его распоряжение отдано было бы целиком Палаццо Дукале.

Через несколько дней после открытия выставки состоялась конференция, которая, как, собственно, все мои конференции, была встречена с одобрением и имела большой успех. Да, как обычно, были «возражения» со стороны модернистов с абстракционистом Ведова во главе. Он чем-то напоминал Сегантини, и могло показаться, что это Сегантини чудом ожил и спустился со снежных вершин Энгадина, чтобы остановиться в городе дожей и посвятить себя супермодернизму. Как только я закончил говорить и стихли бурные аплодисменты, я принялся спускаться с кафедры в выставочный зал. Меня тут же подхватили под руки с обеих сторон верный Дзамберлан, который в молодые годы в Тревизо был чемпионом по греко-римской борьбе, и сицилийский художник Привитера, выразившие готовность защитить меня в случае угрозы со стороны модернистов. Так все трое, важно шагая с высоко поднятой головой, мы прошли сквозь ряды почтенной публики. Между двумя телохранителями я ощущал себя апостолом Петром, окруженным принявшими христианскую веру гладиаторами, решившими в случае опасности защищать его до последней капли крови.