Воспоминания о русской службе

Еще во дворе в лицо ударила жуткая вонь фекалий, которую я никак не мог себе объяснить; полчища мерзких громадных мух гудели в воздухе. Войдя в дом, я обнаружил причину: шахту лифта все пять этажей использовали вместо уборной, поверх отверстия ее положили несколько досок, а держались за маленький бортик. Водопровод не работал. Подвалы, где раньше хранились дрова и уголь, наполнялись фекалиями. Дома были перенаселены, окна без стекол. В верхнем этаже, где находилась ночлежка, было хуже всего. Три-четыре комнаты, старуха хозяйка. Кроме нескольких столов, в комнатах была только старая солома, на которой и спали. Я предпочел отказаться от этого «комфорта» и лег прямо на пол, предварительно отсыпав старухе немного муки, чтобы она вымела пол.

Невзирая на вонь и жесткий пол, спал я в эту ночь как на пуховых перинах, и, разбудив меня в 6 утра, хозяйка разрушила чудесный сон. Следующий день и следующую ночь я провел, как и первые. Мешок с мукой, единственное мое сокровище, я доверил старухе на хранение. Она оказалась честной женщиной и очень обрадовалась, когда в благодарность я отсыпал ей несколько стаканов муки. Наконец утром третьего дня я получил метрику.

ВСТРЕЧА С ДОЧЕРЬЮ ПОД НОВГОРОДОМ

Опять-таки с помощью муки мне удалось получить литер на проезд до Новгорода, но это стоило мне половины моего сокровища. И я наконец-то воссоединился с Иреной, ребенку которой между тем сравнялось полтора года. У меня были латвийский паспорт и метрика, но сперва предстояло найти для Ирены и ребенка способ выбраться из города и сменить имя. Никто пока не должен был заподозрить, что она со мной, что я приехал увезти ее. Значит, нужно было найти в округе пристанище и работу.

И вот однажды вечером я забрел в имение, которым управляли советы. Я устал, прилег под деревом и заснул, а когда утром проснулся, рядом стоял садовник. Он спросил, что я тут делаю, и я ответил, что ищу работу. По говору я признал в нем поляка или литовца. И скоро выяснилось, что он был младшим управляющим знакомого мне имения графа Зубова в Шауляе. Он оттаял, узнав, что перед ним земляк, и, когда я поведал ему мою историю, мы посовещались, как мне помочь. С его помощью мою дочь зарегистрировали здесь на мое имя, и она могла бесследно исчезнуть из города.

Нам дали комнату, и мы прожили здесь все лето, ухаживая за табаком и помидорами в обмен на харчи.

Это большое имение прежде принадлежало новгородскому земству, которое устроило здесь сельскохозяйственную школу, и отличалось высокой культурой производства. Сейчас от всего этого не осталось и следа, поля большей частью не обрабатывались, постройки разрушались, сельскохозяйственный инвентарь и машины валялись вокруг, почти все сломанные. Работало здесь более 80 человек, в основном дезертиры из красных полков, а, кроме того, несколько семей, тоже коммунисты и такие же мастера отлынивать от дела, как и герои-красноармейцы. Похвальное исключение оставляли 15–20 эстонцев. Они единственные вправду трудились, потому что лень им претила. Нас эти эстонцы считали вполне своими, ведь моя жена, баронесса Майдель, была родом из Эстляндии, и моя дочь, как и все мои дети, бегло говорила по-эстонски. Они оказали нам ряд добрых услуг, к примеру, при дележе мяса, когда какую-нибудь корову или свинью забивали как больную и отдавали рабочим. Мясо здоровых животных надлежало сдавать в новгородскую централь, как и вообще все, что производилось в имении, за исключением того, что получали мы в качестве платы за труд. Денег нам не платили. Что до больного мяса, здесь тоже были свои тонкости. Реквизированных в других имениях коров, телят и свиней было сколько угодно. Никто за ними толком не смотрел. Случалось, телята пропадали в лесу, однажды бесследно исчезли целых 16 голов, вероятно, местные крестьяне и здешние работники забили их в лесу и съели. Пастухов за это никак не наказывали. Вообще к людям, которые должны были ходить за скотиной, относились с большой предупредительностью. Ведь именно им надлежало позаботиться, чтобы к тому времени, когда мясо заканчивалось, один или несколько их подопечных «захворали» и пошли под нож — для нас. В таких случаях ранним утром по росе стадо выгоняли на свежие клевера, что вызывало у скотины метеоризм, а у работников — бурную радость. Тогда мяса у нас было в изобилии, в том числе и на засол, если, конечно, заблаговременно удавалось уворовать соль. Свиньям пастухи скармливали особый корешок, после чего животные переставали есть, выглядели весьма изнуренными и их поспешно забивали. Вечером такого дня все работники собирались перед складом, где мясо рубили на порции и распределяли по жребию. Лучшие куски управляющий и другие начальники оставляли себе. Благодаря протекции эстонцев мы обычно тоже получали хороший кусок, почки, язык и проч.