Воспоминания о русской службе

По сравнению с уголовниками политические были в худшем положении, хотя обращались к ним не на «ты», а на «вы», к работе не принуждали и жили они, питались и одевались получше, телесным наказаниям не подвергались, да и в Кару их привозили, а не гнали пешком по этапу. Срок наказания политическим не сокращали, и никакой надежды попасть из Кары на поселение они не имели. В большинстве они были приговорены к смертной казни и помилованы, получив срок на каторге, но лишь 3% из них после двадцатилетнего заключения могли жить за пределами тюрьмы, но по-прежнему под строгим жандармским надзором, в домишках, которые строили себе возле тюрьмы.

Рассчитывать на побег политические, по сути, тоже не могли, ведь тот шанс, каким располагали уголовники, — шанс подмены на этапе и побега из вольной команды — для них не существовал. Чтобы жить за пределами палисада, им приходилось ждать, когда кто-нибудь умрет и освободится вакансия. Но этим их тяготы не исчерпывались, жандармы-тюремщики не давали им покоя, мучили постоянными придирками, без конца что-то вынюхивали, пытаясь получить через них сведения для политических процессов, происходивших в России, или же впутать их в эти последние. Для политических, находящихся в Каре, внешний мир не существовал, да и они были мертвы для этого мира; но жандармы очень хотели как-то отличиться, чтоб быть замеченными и продвинуться по службе. Ведь Кара и для них тоже была мертвой точкой, если они сами не привносили туда жизнь.

Придирки жандармского управления вели к столь неприятным последствиям, что генерал-губернатор барон Корф позднее счел необходимым удалить из своего генерал-губернаторства и жандармское управление, и всех жандармов и уравнять политических арестантов с уголовными. Конечно, теперь они должны были работать, но зато и имели все преимущества уголовных, т. е. сокращение срока, жизнь за пределами тюрьмы в вольной команде и поселение вне Кары на территории генерал-губернаторства.

Сейчас, когда я пишу эти строки, в памяти оживает сцена, которая доказывает, сколь своеобразно смертная скука действовала на женщин-политзаключенных и сколь эксцентричные идеи приходили им в голову по этой причине.

Однажды, по пути из Нижней Кары в Усть-Кару, я увидел, что прямо на дороге сидит в окружении жандармов и казаков кучка политических арестанток. Было их не то десять, не то двенадцать, и одна — могучая, сильная особа — держала речь. Она объявила жандармам, что никто из женщин более шагу не сделает, а если они хотят, чтобы узницы вернулись в тюрьму, пусть несут их на руках, только задача это нелегкая.

Меня сей инцидент не касался, но я все же решил посмотреть, как жандармы и казаки выпутаются из щекотливой ситуации, и велел кучеру остановиться на обочине. Поначалу жандармы пытались умаслить женщин, потом перешли к угрозам. Вообще охране и жандармам было строго-настрого запрещено грубо обращаться с политическими, а тем паче распускать руки; в крайнем случае, разрешалось стрелять, что, однако, могло возыметь весьма неприятные последствия, если стреляли не при попытке к бегству и не в целях самообороны; в данном же случае ни то ни другое места не имело. После долгих дебатов конвой согласился отнести дам «домой»; каждая выбрала себе по жандарму, взгромоздилась ему на спину, обняла за шею, а он подхватил ее под коленки. Засим гротескная «кавалькада» со смехом и шутками удалилась. После я узнал, что политические арестантки частенько развлекались таким образом, причем обе стороны считали это шуткой и администрация наказывала женщин, просто-напросто на неделю лишая их прогулок.

От долгого заключения и скуки большинство арестанток страдали неврозами и истерией. Как среди женщин, так и среди мужчин вечно царил раздор, единодушны они были только в протесте против жандармов и начальства. Какая глубокая солидарность связывала политических в таких случаях, доказывает происшествие, которое стало последней каплей, переполнившей чашу терпения барона Корфа, и побудило его полностью удалить жандармов из своего генерал-губернаторства, а также реформировать содержание политических заключенных.

Через год после моего отъезда из Карского района барон Корф, совершая инспекционную поездку по Забайкалью, побывал и в Каре. Арестантам сообщили, что генерал-губернатор посетит их как представитель царя, дабы лично ознакомиться с их положением и по мере возможности улучшить его. Им было разрешено обращаться к нему с устными и письменными пожеланиями и жалобами, а также передавать прошения о помиловании — без посредничества и контроля жандармерии. Чтобы арестанты могли непринужденно изложить свои просьбы, барон Корф распорядился на время его визита оставить заключенных в камерах; он лично зайдет к каждому, зная, что, только наедине они будут говорить открыто, ведь и среди самих арестантов всегда были доносчики, которые все разбалтывали — не только другим заключенным, но и жандармам. Подать прошение о помиловании в присутствии товарищей, к примеру, и вовсе никто не решится — за это отступнику ох как не поздоровится.