Воспоминания о русской службе

Беспрепятственное расширение российской территории обусловлено, прежде всего, крайней малочисленностью населения Сибири. По данным точной официальной переписи, в 1895 году в Сибири на площади 12 856 000 квадратных километров проживало 6 905 078 человек; из них около 4 100 000 русских, остальные — туземные народы и приезжие иноземцы, в том числе около 5000 немцев, селившихся по Оби и Иртышу.

Во-вторых, у России — до самого пробуждения Японии во второй половине минувшего века — на Дальнем Востоке вообще не было конкурентов. Завоеванием, точнее освоением, этих исполинских пространств опять-таки занимались преимущественно казаки, которые — теперь уже при поддержке правительства — продвигали свои станицы, т. е. военно-аграрные поселения, все дальше и дальше. Потомки этих русских первопроходцев образовали ядро населения. Преданность казачества славным традициям отцов доказывает тот факт, что во время Крымской войны, когда британский военный корабль попытался высадить десант в Петропавловске Камчатском, тамошний небольшой казачий гарнизон численностью всего в несколько сотен человек, вдобавок плохо вооруженный, мужественно вступил в бой и отбросил врага.

Характер русского-сибиряка формировался совершенно иначе, нежели характер русского-европейца. Во-первых, сибиряк, человек свободный, вынужден был всегда сам прокладывать себе путь в борьбе с природой и внешними врагами; сословных различий не существовало, все считались равными. Еще и в мое время это сказывалось в отношении даже к столь высокопоставленным чиновникам, как генерал-губернатор: сибирские крестьяне, принимая его как почтенного дорогого гостя, здоровались с ним за руку, усаживали на почетное место под иконами, сами непринужденно садились рядом и потчевали лучшими яствами — в первую очередь превосходной домашней выпечкой, какою славилась любая сибирская хозяйка, и ухой, то бишь необычайно вкусным рыбным супом. На стол было любо-дорого глядеть — хорошая посуда, богатые вышитые рушники, сверкающий самовар, чистые стопки, чашки и тарелки, а нередко и красивое старинное серебро, лакированные деревянные ложки и иная утварь.

Что до столовой посуды, то порой случались и недоразумения; так, у одного богатого крестьянина нам как-то раз подали горячую, с пылу с жару, уху в большущем белом сосуде с одною ручкой; хозяйка очень им гордилась, но обычно такие сосуды на стол не ставят. Мы с трудом сохраняли серьезность, но наш милый старый начальник, барон Корф, даже бровью не повел и с аппетитом откушал ухи из этого горшка, и мы, разумеется, последовали его примеру.

Принимая подобных гостей, сибирские крестьяне вовсе не помышляли о корысти. В поездках мне иной раз приходилось по нескольку дней, а то и целую неделю гостить у какого-нибудь из них. На прощание я мог поблагодарить только на словах и разве что подарить его жене и детям сласти или бутылку коньяка либо рома ему самому.

В больших селах обычно в одной из усадеб за счет общины оборудовали что-то вроде постоялого двора — земскую квартиру. Но и там проезжающий оплачивал только услуги наемной хозяйки, которая готовила для него еду из выданных ей продуктов или оказывала иную помощь. Постель каждый возил с собой; кроватей и перин в Сибири не знали и прекрасно без них обходились.

Настоящие сибиряки и полностью акклиматизировавшиеся поселенцы ощущали себя, однако, не российскими, а исключительно сибирскими патриотами; они хранили верность императору и не были восприимчивы к крамольным устремлениям русских революционеров, но в душе неизменно мечтали о самостоятельной Сибири, ибо постоянно чувствовали, что Россия относится к ним как к пасынкам.

Европейская Россия эксплуатировала Сибирь, высылала туда неполноценные элементы и поощряла прогрессивные устремления в хозяйственной сфере, только если они шли на пользу европейской России. Ни одна из законодательных реформ, проведенных со времен Петра Великого, Сибири не коснулась. Там не было ни суда присяжных, ни земских учреждений, ни городских уложений и вплоть до начала XX века все еще действовали лишь законы Петра Великого, а вся административная власть была сосредоточена в руках чиновничества. Набирали этих чиновников — именно для Сибири — из людей пришлых, которые, приезжая в Сибирь на время, обычно думали лишь о своих собственных интересах. Чем дальше от центра, а значит, и от контроля, тем самовольнее и хуже чиновник; поэтому должности в Сибири занимала обычно не элита, а, напротив, те, кого перевели туда как раз за неспособность. Генерал-губернаторы и губернаторы, зачастую воодушевленные самыми благими намерениями, как правило, не имели возможности реализовать свои добрые замыслы, так как Петербург их не понимал и направлял в Сибирь сплошь скверных чиновников. Сидя в тысячах верст от главной администрации, мелкий чиновник обладал чуть не полной самостоятельностью, и местное население было практически беззащитно перед его произволом.