Воспоминания о службе

Наступил вечер моего доклада. Пришла комиссия — начальник академии, Беляев, Добрынин и из-за интереса к теме заведующий нашим курсом полковник Юнаков.

Я стал делать доклад, поглядывая на часы. Беляев внимательно смотрел на схемы, которые были неплохо выполнены. По-видимому, его взяло сомнение, сам ли я их чертил и нет ли ошибки, к которой можно было бы придраться. Прошло 30 минут. Доклад подходил к концу. Как я ни растягивал его, минутная стрелка двигалась медленно. Наконец я положил указку и раскланялся, обозначая этим окончание доклада. Добрынин не предложил дополнительных вопросов и признал доклад отличным. Это уже ободрило меня. Беляев, признав доклад очень хорошим, предложил дополнительно ответить: 1) считал ли я Шевардинский редут передовым опорным пунктом или левым флангом русской позиции; 2) почему я не дал принципиальной схемы, как нужно подходить к полю сражения (а между тем Беляев не терпел каких-либо принципиальных схем). На первый вопрос я ответил, что у Толстого Шевардино толкуется как левый фланг позиции, в источниках же Шевардино представлено как передовой опорный пункт. Тогда Беляев сослался на записки Ермолова, но в списке источников, утвержденных Беляевым, их не было. По второму вопросу я ответил, что нельзя давать принципиальную схему, так как все зависит от расположения противника, положения своих войск, местности. Сказать, что все зависит от обстановки, я не мог, так как, по понятиям Беляева, я должен создавать обстановку, а не подчиняться ей. Поэтому мне пришлось перечислить все элементы обстановки, но самого слова «обстановка» не произносить. Беляев поставил мне плюс за то, что доклад был сделан за 35 минут. Щербачев, по обыкновению, присоединился к обоим оппонентам, но снова начал допрашивать меня о принципиальной схеме. Тут, к моему ужасу, у меня сорвалось слово «обстановка», и начальство, засмеявшись, замахало руками и покинуло аудиторию. Доклад я, во всяком случае, не провалил и ждал 10 баллов, но комиссия объявила 11 баллов.

Вопрос о принципиальной схеме подхода к полю сражения в русской армии позже приобрел большое значение. С началом мировой войны наши пехотные дивизии, как правило, подходили в бригадных колоннах, и немцы иногда пользовались этим, чтобы бить по частям колонны. Даже в своих указаниях войсковым начальникам немцы обращали внимание на эту принципиальную схему русской армии и советовали использовать ее.

Теперь наступал последний период занятий: разработка тактических действий корпуса. Попал я в группу генерала Янушкевича и генерала Христиани и должен был разработать наступление двухдивизионного армейского корпуса через Карпаты от Стрыя на Мукачево. Прежде всего, требовалось представить военно-географическое описание района действий, затем доклад начальника штаба корпуса по операции и устройству тыла, дальше доклады начальника артиллерии, начальника инженеров, корпусных интенданта и врача, по вводным данным составить соответствующие приказы, начертить различные схемы, графики подвозки хлеба, эвакуации раненых — приложение к указанным докладам.

Военная игра как метод подготовки не была представлена в академии. Это вполне понятно: академия базировалась на французскую систему подготовки, а последняя смеялась над (военной игрой) немцев, однако в дальнейшем нам пришлось участвовать в военных играх и самим проводить их.

Все доклады нужно было представить в указанный день и час. Принимал эти работы дежурный писарь учебной части, который отмечал час сдачи, ну… а опоздание всегда сопровождалось денежной мздой в зависимости от опоздания, от рубля и выше. За ночь дежурства писарь собирал немалую сумму, так как представлявших в срок было меньшинство. Знал ли об этом начальник учебной части полковник Баиов? Будем думать, что нет.

За эту тактическую разработку я получил 10,5 балла. Очевидно, Янушкевич поставил 10, а Христиани 11. Вообще за все три работы дополнительного курса я получил 32,5 балла, что дало мне десятое место при окончании курса.

Верховая езда на дополнительном курсе производилась три раза в неделю, и каждый офицер объезжал молодую лошадь. Ее он должен был представить и на экзамене. Когда я пришел на экзамен, то мне подали другую лошадь, а мою отдали тяжеловесному Якубовичу. Я поругался с руководителем верховой езды, но делать нечего, сел на незнакомую лошадь. Прибыл начальник академии, и началась манежная езда. При команде на галоп «кругом» мой конь заупрямился и не захотел поворачиваться. Я рассвирепел, взяв его в шенкеля, поднял на дыбы и повернул кругом. Злой слез с коня после взятия барьеров. Подошел к поручику Менжинскому и говорю: «Я был прав, что испорчу смену на незнакомой лошади». На это он возразил: «Конь делал все, что вы хотели». От сердца отлегло.