Воспоминания. о светлом и печальном, веселом и грустном, просто о жизни

– Вы еще и раненого красноармейца спасли.

– А как его не подобрать, смерть ему была неминучая. А он и в сознании и на винтовку опирается, старается тащиться к своим. Перекинули его через люльку, автоматчик и офицер поддерживают, а я вцепился в руль, виляю между воронок и только молюсь, чтобы не прямое попадание. Кабы не «харлей», не удрать бы нам на другом мотоцикле от этого танка, лупил почем зря. Тесак от немецкой винтовки спас меня. Держал я его всегда за левым голенищем. Он мне служил и ножом, и саперной лопаткой. Надо же – осколок ровно в тесак попал и пополам его. Но выковырнули эти половинки ямку в глени, аж до кости.

Папину ямку мы с детства знали, как и другие шрамы. А папа еще раз добавил, какой хороший мотоцикл американский «харлей».

Глава IV: Послевоенные годы

Выступление папы, как ветерана войны

Когда заведующий клубом приглашал папу на вечера, посвященные военной славе, папа всегда отнекивался. А потом его и приглашать перестали. Мама поругивала его за излишнюю скромность. Ей обидно было, что о войне говорят те, которые не воевали – начальство. Говорят, как надо благодарить фронтовиков за победу, а на курорты сами ездят. За всю жизнь мама не помнила, чтобы кому из этих фронтовиков хоть бы раз дали съездить в дом отдыха. А начальством в глазах мамы были все – от директора комбината до начальника цеха. В альбоме моего тестя по первой женитьбе Александра Леонидовича и тещи Марии Васильевны было много фотографий об их счастливом пребывании на черноморских курортах. Он был главным бухгалтером комбината, она – уборщицей конторы. Это я о справедливости маминых слов, а что касается меня, то я с большим уважением относился к Леонидовичу, а к Васильевне, как к типичной теще. Но это к слову.

А тут зачастила в дом молодая учительница из местных. Знала она папу со времени своего детства, уговаривала рассказать о войне. Тоже отказывался, мол, говорить не умею. А учительница не отставала, фронтовиков в поселке оставалось они с Александром Семеновичем Ровнером, да двух-трех совсем немощных стариков. Папа согласился пойти в школу, когда учительница сказала, что с ним пойдет и его тезка Ровнер – мастер на рассказы. Он в армии служил по интендантской части, а в нашем северном поселке – в ОРСе, до 70 лет оставался заведующим техническим складом.

Вот приезжаю я в очередной отпуск. Пока Борис с Ниной на работе, их ребята в школе, мама творит традиционный завтрак. Опара удалась и она на свое тонкой, старой-престарой сковороде в пылающей печи творит тонкие пшеничные шанежки. Тут же смазывает их топленым маслом, посыпает толокном и раскладывает так, что они полчаса остаются теплыми, почти горячими. В торжественный момент приносит давно припасенную не раскупоренную бутылку, привычным движением стирает с нее фартуком пыль. Папа от этих знакомых жестов приободряется, достает с полки стопки, из холодильника – солененькие грибки, с сошка – чугунок чищеной, разваристой картошки.

– Хватит шанег, садись завтракать, – командует папа, и мы втроем садимся за стол. Выпиваем по стопке.

– Рассказал бы сыну-то как в школу к ребятишкам приглашали, о войне рассказывал. А то болтают, кому не лень, а мужики, которые воевали, будто и не причем, – призывает мама и подмигивает мне.

Папа вяло возражает:

– А ты попробуй, расскажи, если ребята ничего не смыслят. Они в пятом классе и разговор только про стрельбу.

– А ты рассказывай, что видел.

– На войне такого навидаешься, что лучше не рассказывать. Срамота одна с этой встречей. Ребятишки ждут особенное, а я что – об одном рассказывать нельзя, другое не интересно им.

– Что ребят-то интересовало? – спрашиваю.

– Как обычно, сколько немцев застрелил?

– А ты что?

– Что, что – говорю, как было: стреляешь из автомата в их сторону, чтобы не повадно им целиться, а попал в кого или нет – кто знает? Особенно в Будапеште было опасно. Некоторые наши командные пункты уже находились в городе, а совсем выгнать немцев и мадьяр никак не могли. Везешь связного офицера на командный пункт, а из какого-нибудь окна так польют очередью, тут одно спасенье: полный газ и за угол, если такой увидишь. Выследишь, откуда стреляют, и пошлешь в ответ очередь. А то и пулеметчик пошлет свои зажигательные. Пока там очухаются, пролетишь полосу, которая простреливается.

– У тебя же медаль «За отвагу», – напоминаю я. – Ее только за личное мужество давали. Вот и рассказал бы, за что. За Будапешт наверно?

– Нет, «За взятие Будапешта» давали всем, если твой батальон участвовал в штурме. И поварам давали, и сапожникам.

– За отвагу-то за что дали?