Воспоминания о В. Маяковском

"Думать и делать" реально выразилось в том, что он записался на квартиру в писательском доме против Художественного театра.

Было решено, что мы туда переедем.

Конечно, это было нелепо - ждать какой-то квартиры, чтобы решать в зависимости от этого, быть ли нам вместе. Но мне это было нужно, так как я боялась и отодвигала решительный разговор с Яншиным, а Владимира Владимировича это все же успокаивало.

Я убеждена, что причина дурных настроений Владимира Владимировича и трагической его смерти не в наших взаимоотношениях. Наши размолвки только одно из целого комплекса причин, которые сразу на него навалились.

Я не знаю всего, могу только предполагать и догадываться о чем-то, сопоставляя все то, что определило его жизнь тогда, в 1930 году.

Мне кажется, что этот 30-й год у Владимира Владимировича начался творческими неудачами.

Удалась, правда, поэма "Во весь голос". Но эта замечательная вещь была тогда еще неизвестною.

Маяковский остро ощущал эти свои неудачи, отсутствие интереса к его творчеству со стороны кругов, мнением которых он дорожил.

Он очень этим мучился, хотя и не сознавался в этом.

Затем физическое его состояние было очень дурно. Очевидно, от переутомления у него были то и дело трехдневные, однодневные гриппы.

Я уже говорила, что на Маяковского тяжело подействовало отсутствие товарищей.

У Владимира Владимировича, мне кажется, был явный творческий затор. Затор временный, который на него повлиял губительно. Потом затор кончился, была написана поэма "Во весь голос", но силы оказались уже подорваны.

Я уже говорила, что на выставку писатели не пришли. Неуспех "Бани" не был хотя бы скандалом. И критика, и литературная среда к провалу пьесы отнеслись равнодушно. Маяковский знал, как отвечать на ругань, на злую критику, на скандальный провал. Все это только придавало бы ему бодрости и азарта в борьбе. Но молчание и равнодушие к его творчеству выбило из колеи.

Было и еще одно важное обстоятельство: Маяковский - автор поэмы о Ленине и поэмы "Хорошо!", выпущенной к десятилетию Октябрьской революции, - через три года не мог не почувствовать, что страна вступает на новый, ответственный и трудный путь выполнения плана первой пятилетки и что его обязанность: главаря, глашатая, агитатора Революции, - указывать на прекрасное завтра людям, переживавшим трудное сегодня.

Легче всего было бы сойти с позиции советского агитатора и бойца за социализм.

Маяковский этого не сделал.

На многочисленные предложения критиков отступить он ответил строкой:

и мне бы

строчить

романсы на вас, -

доходней оно

и прелестней.

Но я

себя

смирял,

становясь

на горло

собственной песне.

(Песни, которые он не высказывал, отяжеляли его сознание. А агитационные стихи вызывали толки досужих критиков, что Маяковский исписался.)

И наконец, эпизод с РАППом еще раз показывал Маяковскому, что к двадцатилетию литературной деятельности он вдруг оказался лишенным признания со всех сторон. И особенно его удручало, что правительственные органы никак не отметили его юбилей.

Я считаю, что я и наши взаимоотношения являлись для него как бы соломинкою, за которую он хотел ухватиться.

Теперь постараюсь вспомнить подробнее последние дни его жизни, примерно с 8 апреля.

Утро, солнечный день. Я приезжаю к Владимиру Владимировичу в Гендриков. У него один из бесчисленных гриппов. Он уже поправляется, но решает высидеть день, два. Квартира залита солнцем, Маяковский сидит за завтраком и ссорится с домашней работницей Мотей.

Собака Булька мне страшно обрадовалась, скачет выше головы, потом прыгает на диван, пытается лизнуть меня в нос.

Владимир Владимирович говорит:

- Видите, Норкочка, как мы с Буличкой вам рады.

Приезжает Лев Александрович Гринкруг. Владимир Владимирович дает ему машину и просит исполнить ряд поручений. Одно из них: дает ключи от Лубянки, от письменного стола. Взять 2500 р., внести 500 руб., взнос за квартиру в писательском доме. Приносят письмо от Лили Юрьевны. В письме - фото: Лиля с львенком на руках. Владимир Владимирович показывает карточку нам. Гринкруг плохо видит и говорит:

- А что это за песика держит Лиличка?

Владимира Владимировича и меня приводит в бешеный восторг, что он принял льва за песика. Мы начинаем страшно хохотать.

Гринкруг сконфуженный уезжает.

Мы идем в комнату к Владимиру Владимировичу, садимся с ногами на его кровать. Булька - посредине. Начинается обсуждение будущей квартиры на одной площадке (одна Брикам, вторая - нам). Настроение у него замечательное.

Я уезжаю в театр. Приезжаю обедать с Яншиным и опаздываю на час.

Мрачность необыкновенная.

Владимир Владимирович ничего не ест, молчит (на что-то обиделся). Вдруг глаза наполняются слезами, и он уходит в другую комнату.

Помню, в эти дни мы где-то были втроем с Яншиным, возвращались домой, Владимир Владимирович довез нас домой, говорит:

- Норочка, Михаил Михайлович, я вас умоляю - не бросайте меня, проводите в Гендриков.

Проводили, зашли, посидели 15 минут, выпили вина. Он вышел вместе с нами гулять с Булькой. Пожал очень крепко руку Яншину, сказал: