Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове

В военно-морском оперативном лексиконе есть понятие «напряжение использования сил». В очень упрощенном толковании это означает отношение числа ходовых дней (техническое напряжение) или боевых дней (оперативное напряжение) к числу дней стоянки в базах, на ремонте и отдыхе. Если взять эту относительную величину применительно к двум названным кораблям Черноморского флота для второй половины июня 1942 года, то можно засвидетельствовать, что примеров подобного боевого напряжения не знает история второй мировой войны на море. Таким образом, лаконичная оценка Петрова — «образец дерзкого прорыва и высокой воинской доблести» — получает значение объективного свидетельства.

Итак, Петров испытал в эти часы все, что его друзья на «Ташкенте» испытывали дважды в неделю.

Вражеский разведчик. За ним — длительный бой с самолетами. Бомбы у борта, за кормой или перед форштевнем. Изумительное по мастерству, расчету и хладнокровию маневрирование Ерошенко, с яростью и ликованием срывавшего все усилия фашистов. Оглушающие залпы зениток, к которым сибиряки добавляют огонь своих пулеметов, раненые и убитые, — словом, все то, чем неизбежно сопровождаются подобные боевые столкновения, вплоть до «ура» в момент, когда самолеты «люфтваффе» врезываются в воду.

Дальше «по расписанию», как говорили черноморцы, спустя час или два надо было ждать второго боя. Но на этот раз «расписание» оказалось нарушенным, словно специально для того, чтобы Евгений Петрович стал участником особенно тяжелой и трагической коллизии, какие возникают только в современной войне.

Около 19 часов впереди по курсу, там, где по расчетам должен был находиться прорывающийся первым «Безупречный», Петров и его боевые товарищи заметили необычный по высоте столб дыма и пара, взметнувшийся к небу. В момент подхода к месту закончившегося только что боя эсминца уже не было на воде. В озерах мазута, среди деревянных обломков плавали немногие уцелевшие моряки и армейцы.

Естественное стремление остановиться, спустить шлюпки и попытаться спасти товарищей с «Безупречного» сразу же было парализовано новыми атаками «юнкерсов». Верные своим традициям, фашистские летчики расстреливали беспомощных людей из пулеметов. Остановка лидера создавала крайне выгодное для немцев положение.

Трудно представить более тягостную и мучительную дилемму.

Оставаться на месте — значило спасти десять-двадцать товарищей, но почти наверняка погубить корабль, на котором было полторы тысячи человек, а также пополнение, боезапас и продовольствие для Севастополя. Маневрировать на полных ходах и крутых циркуляциях, уклоняясь от бомб и торпед, — это значило своими же винтами рубить тех, кто еще держался на воде. Но как бросить погибающих и уйти? Как сделать этот шаг, если человеческая совесть, морская традиция яростно против этого протестуют?!

И все же Ерошенко, с болью в сердце, выходит из мазутного пятна, предварительно выбросив спасательные круги и пояса и увлекая за собой часть немецких асов. Одновременно он дает радио о происшедшем, прося разрешения возвратиться к месту гибели «Безупречного» с наступлением темноты.

Разумеется, ему это запрещают.

Нетрудно представить себе, как тяжело было командованию флота давать такое приказание, но оно не могло быть иным. Спасение уцелевших отняло бы в темноте не менее двух часов, а использование прожекторов было бы в этих условиях самоубийством. Помимо того, не менее двух часов пришлось бы затратить на отход и возвращение. Безусловно, если бы лидер шел без солдат и грузов, ему было бы предписано спасти всех оставшихся в живых. Но «Ташкент» вместе с другими миноносцами, подводными лодками и транспортными самолетами помогал Севастополю держаться, сковывая в Крыму до одной трети миллиона вермахта — те самые дивизии, которые по плану «OKW» должны были с весны маршировать к предгорьям Кавказа.

И именно потому, что погиб «Безупречный», а с ним пополнение и боезапас, не достигшие Севастополя, приход туда «Ташкента» был вдвойне необходим.

Позднее Евгений Петрович говорил мне, что все это стало ему понятно после разговора с командиром лидера, который переживал происшедшее так же тяжко, как и он. Но самые логичные и убедительные доводы не могли помочь им обоим освободиться от горького ощущения и мрачных мыслей о судьбе советских людей, расстреливаемых в воде фашистскими убийцами[12].

Оставался последний этап прорыва в Севастополь — форсирование входного фарватера, ведущего через минные заграждения. И поскольку приходилось осуществлять его в полной темноте, все внимание стоявших на мостике было сосредоточено на выполнении этой задачи.

Но судьбе было угодно обогатить запас впечатлений военного корреспондента еще одним боевым эпизодом.