Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове

— Что это значит? Безобразие! Тут же люди отдыхают! Я напишу об этом! Я вздыхал и выдерживал длительную паузу. Когда я наконец решался вновь потянуться к чернильнице, ветер с моря приносил обрывки слов: «Безобра! Бюрокра! Как не сты! Фельето!» Так я и прожил весь этот месяц…» Помню, мы очень смеялись, слушая этот анекдотический рассказ. Нам казалась тогда довольно забавной эта черта горячности в характере Петрова. И только много позже понял я, что это клокотал в его груди бешеный темперамент подлинного фельетониста. Мы часто привыкаем к тому, что не все вокруг нас точно, чисто, осмысленно делают свое дело. Вот этой черты невольного попустительства, некоторого примиренчества с «отдельными неполадками» вовсе не было в Петрове. В мире, где он жил, в стране, которую он любил, не должно было быть ничего дурного, пошлого, беспорядочного. Как на личное оскорбление реагировал он на все, что мешает нашему движению вперед. Поэтому, думается мне, так страстно звучат и по сегодняшний день многие фельетоны Ильфа и Петрова. Петров любил и умел втаскивать людей в литературу. Он «втащил» в нее талантливого А. Козачинского с повестью «Зеленый фургон». Он много работал с молодыми прозаиками. Он, если я не ошибаюсь, посоветовал инженеру-автомобилисту С. Алешину писать юмористические рассказы, печатавшиеся в «Огоньке» и «Крокодиле». Впоследствии инженер стал видным драматургом. «Напишите об этом!», «Сядьте и напишите это!», «Я обязательно об этом напишу!..»-эти фразы часто слышали мы от него. Весной 1938 года «Правда» впервые напечатала наш фельетон «Коровьи глаза». Петров был в то время на юге. Спустя несколько недель он вернулся в Москву и встретился с нами. Мы взволнованно спросили, читал ли он наш фельетон. Петров подробнейшим образом рассказал нам, как он приехал на пароходе в какой-то южный город, как он гулял по этому городу, как увидел на улице «Правду», как подошел и прочел наш фельетон. Не думаю, чтобы ему так уж интересно было вспоминать все это. Но он видел, с каким жадным интересом ловили мы каждое его слово, и не считал себя вправе опустить что-либо. Эта особенность Петрова упоминается в одном из напечатанных рассказов о нем. Она была органически присуща Петрову. Особенность эта-уважение к человеку. Летом 1938 года мы приехали на дачу к Петрову в Клязьму. «Евгений Петрович играет в волейбол», — сказали нам. Площадка была рядом. Петров был босиком, в черных, подвернутых снизу брюках и в белой майке-безрукавке. Игра была на обычном дачном уровне, но довольно азартная. Петров играл посредственно, в его команде были игроки и получше, но душой команды был безусловно он. Именно он призывал «нажать», «подтянуться», «обставить», короче говоря, сделать все возможное и даже невозможное, чтобы добиться победы. Команда Петрова все-таки проиграла. Он подошел к нам с самым искренним огорчением на лице, задорно вызывая победителей на завтрашний матч-реванш. Я хорошо помню этот вечер на дачной веранде. Петров и В. П. Катаев внимательно рассматривали рисунки к нашей первой книжке, сделанные жившим на той же даче художником Ротовым. Помню вдохновенный и восхитительный рассказ Петрова о навозных жуках на каком-то пляже. Он необыкновенно живо рассказывал и чуть ли не показывал нам, как один жук катит шарик «того самого», второй жук вступает в борьбу с первым за обладание «тем самым» и как третий жук-«бандюга»-хватает шарик и катит его прочь от озверевших драчунов. Петров не был оратором, но рассказчиком был превосходным. О первом он знал, во втором не был убежден. Помню, как год спустя он с большим удивлением говорил нам, что, оказывается, может по два часа «держать аудиторию», рассказывая об Ильфе, об Америке, о своей работе. Это было после ряда его творческих вечеров в Ленинграде. Вечера имели шумный, неистовый успех. Петров очень близко принимал это к сердцу, был радостно взволнован и совершенно растрогался, когда на вечере в каком-то художественном институте ему торжественно преподнесли маленького позолоченного теленка, специально сделанного для него студентами. Осенью 1938 года меня и Слободского принимали в Союз советских писателей. Петров присутствовал при этом, произнес много хороших слов о нашей работе, которые я позволю себе опустить, и особенно почему-то напирал на то случайное обстоятельство, что один из нас недавно окончил Литературный институт и сдал государственные экзамены на «отлично». Этот скромный факт произвел на Петрова столь глубокое впечатление, что он никуда не мог уйти от него в своей речи. Упомянув о нем в третий или даже в четвертый раз, Евгений Петрович не без юмора заметил:

— Но я, кажется, начинаю повторяться и потому лучше закончу свою речь… Он горячо защищал свои литературные симпатии. Помню, как ополчился он раз на критиков, щипавших тогда Юрия Германа.