Воспоминания Петра Николаевича Врангеля

– Ваше превосходительство, – обратился он ко мне, – я буду говорить с вами не как командующий армией, а как старый гвардейский офицер. Вы, вероятно, знаете, в каких тяжелых условиях была оставлена Одесса. Мне этого, конечно, не простят. Мне хорошо известно то неудовольствие, которое существует здесь против меня. Я прибыл вчера, и мне сразу это стало ясно. При этих условиях я не могу оставаться во главе войск. Я готов, если вы будете согласны, сдать вам командование.

Я ответил, что вопрос о назначении моем в Крым уже подымался в Ставке, что Главнокомандующий решительно в этом отказал, что, оставшись не у дел, я перед самым отъездом подал рапорт об увольнении от службы, что хотя Крымский театр и является в настоящее время стратегически почти независимым от Кавказского, однако я, стоя во главе крымских войск, буду неизбежно сталкиваться в целом ряде вопросов с распоряжениями Ставки и что при существующем со стороны генерала Деникина ко мне отношении мое назначение едва ли будет полезным для дела.

Генерал Шиллинг продолжал настаивать. Адмирал Ненюков его поддерживал.

В конце концов я согласился. Генерал Шиллинг хотел в тот же день переговорить со Ставкой.

Утром я сделал визит генералу Субботину. Последний, глубоко потрясенный историей своего ареста капитаном Орловым и сознававший бессилие свое справиться с делом, возбудил ходатайство об освобождении его от должности.

Заехал я и к проживавшему в Севастополе, в гостинице «Кист», генералу Май-Маевскому. Он был, видимо, тронут моим визитом. Говоря о бывшей своей армии и тяжелых условиях, в которых пришлось ему оставить войска, он упомянул о приказе моем, отданном армии по вступлении в командование.

– Не скрою от вас, мне было очень больно читать этот приказ.

Я решительно недоумевал, чем упомянутый приказ мог задеть бывшего командующего армией, и спросил его об этом.

– Да как же, а ваша фраза о том, что вы будете беспощадно преследовать за пьянство и грабежи, ведь это как-никак, а камешек в мой огород.

Я продолжал недоумевать.

– Помилуйте, – пояснил генерал Май-Маевский, – на войне начальник для достижения успеха должен использовать все, не только одни положительные, но и отрицательные побуждения подчиненных. Настоящая война особенно тяжела. Если вы будете требовать от офицеров и солдат, чтобы они были аскетами, то они и воевать не будут.

Я возмутился.

– Ваше превосходительство, какая же разница при этих условиях будет между нами и большевиками?

Генерал Май-Маевский сразу нашелся:

– Ну, вот большевики и побеждают, – видимо, в сознании своей правоты заключил он.

Днем у командующего флотом я встретил генерала Шиллинга. Последний имел несколько смущенный вид. Он сообщил мне, что за истекшие сутки получил ряд сведений, в значительной мере рассеявших первые его тяжелые впечатления, что того общего недоверия и неудовольствия в войсках, которого он опасался, видимо, нет и он не теряет надежды справиться с делом. Я со своей стороны просил его считать наш вчерашний разговор как бы не имевшим места.

Орлов со своей шайкой продолжал приближаться к Ялте. Начальник Ялтинского гарнизона генерал Зыков и уездный начальник граф Голенгацев-Кутузов посылали одну за другой телеграммы, прося помощи. 7 февраля я получил телеграмму генерала Шиллинга[42]:

«Севастополь и его район на осадном положении. Нр 2950 7/2 – 20-го года. Джанкой Генлейт. Шиллинг».

Через несколько часов я неожиданно получил вторую телеграмму генерала Шиллинга. Последний просил меня принять начальство над всеми сухопутными и морскими силами в крепостном и побережном районе.