Воспоминания. Письма

Как там тебе и детям? Не зябнете ли вы при таком морозе? Хорошо ли кормят вас? Может быть, ты не найдешь в этом логики, но как раз ввиду вышеприведенных соображений я хотел предложить тебе продлить отсюда ваши путевки до конца января. Если тебе нравится в Абрамцеве, это продленье дало бы тебе больший отдых, в котором ты так нуждаешься. Мне кажется, с Адиком никаких бы трудностей не представило. Если бы в школе придрались к этому и этого бы не смог уладить Гаррик, я ручаюсь, что все в таком случае устрою сам. А вряд ли за две недели успели бы столько пройти, чтобы нагнать это потом представило трудность.

Я что-то хотел еще написать тебе существенное и интересное, но прервал письмо и позабыл. Тебе, м<ожет> б<ыть>, не понравится, что письмо деловое и торопливое, но это оттого, что весь день мой размерен, и это отражается даже на почерке.

В психологию не пускаюсь, повторяю, этот холод, чистота, тишина и возможность рано и быстро вскакивать с постели, работать, читать, гулять и поспевать со всеми в назначенные часы молодят меня и дают возможность видеть и тебя в мыслях такою же молодою, тихой и возвышенной, какою ты была вначале и бываешь в лучшие свои минуты. Спасибо тебе за это в двух отношеньях. Во-первых, за то, что ты такая и оставляешь по себе такой образ, а затем и за удобство и уют, в котором мне так приятно сейчас, – потому что ведь они созданы и оставлены мне на эти недели тобою.

А ты там, конечно, рада нравиться и нравишься и имеешь успех, все это легко себе представить и лучше не представлять себе. Я об этом стараюсь не думать.

Привет Сельвинским и Шестаковым[214]. Стасика и Адика поцелуй.

Твой Б.

Р. S. После разговора по телефону. Выполнимо ли технически, чтобы Адик один тут эти 2 нед<ели> пробыл? Он будет скучать и обязательно в ком-ниб<удь> нуждаться с целью отвлеченья от шалостей с огнем, электричеством и пр. – за ним ведь нужен постоянный присмотр. Это я говорю без всякого упрека ему, п<отому> ч<то> есть характеры, склонные к уединению и несклонные.

7.1.34 (описка: 1935)

Дорогая Киса, кроме всего прочего я очень по тебе соскучился, так что, если Адика нельзя задержать еще на 2 недели, я рад этим воспользоваться, чтобы вернуть вас всех домой.

Правда, этой тишиной и простором надо бы воспользоваться, и сердечную блажь надо бы уметь побеждать, но я право не знаю, что чему предпочесть.

Воображаю, что там вытворяешь! Коньки коньками, но, Киса, не изменяй мне все же до последнего. Главное, ведь ничего от тебя не узнаешь, будешь врать и смеяться, бесстыжие твои глаза.

Думать мне об этом больно, но все это сопровождается уверенностью, что рано или поздно все выйдет наружу. Я об этом стороною узнаю, и тогда нам, конечно, больше не житье.

Я это письмо начал утром. Сейчас ты звонила мне. У тебя такой милый голос издали. Я так, оказывается, несмотря на твою жесткость и бесчеловечность, привык любить тебя, готов любить, хочу и хотел бы.

И, в конце концов, на тебя ни в смысле коньков (Киева), ни в более широком отношении (интереса к другим людям и уменья поставить себя на их место) нет управы. Делай что знаешь и будь здорова. Целую тебя. И люблю.

Твой Б.

Р. S. Был у Туси, предлагал ей денег. Она наотрез отказывается. По-видимому, она рассталась с мыслью заниматься с мальчиками по вашем возвращеньи. Что ж это будет? Меня это очень озабочивает, – тебе одной с ними не справиться. Я вот что придумал. Передам деньги Гаррику, чтобы якобы от него и чтобы он ее уговорил не бросать нас.

Завтра или послезавтра устрою путевки, для этого надо будет денег достать. Рад, что поправляешься.

Еще раз весь твой Б.

Адика и Стасика поцелуй. Поклон всему вашему дамштабу.

Письмо написано в Абрамцево в дом отдыха (примеч. З.Н. Пастернак).

11. I.34 (описка: 1935)

Дорогая Киса, у меня потребность изредка перекинуться с тобой словечком-другим.

Сегодня я взял аванс в 1000 под прозу, и был в Литфонде, чтобы продлить вам путевки. Но Беляев болен, и серьезно: плевритом. А он бы мне всю эту процедуру облегчил. Послезавтра буду звонить Рождественскому и все устрою. Говорят, он на выходные иногда в Абрамцево ездит, – Рождественский. Если это правда, то ты, его увидев, могла бы попросить о переводе в большой дом.

Сегодня, хотя и встал рано, за работу взялся лишь в 7 часов вечера. С утра слегла Праск<овья> Петровна, температура 39 с десятыми. Я печь топил, убирал, потом по делам ходил, дал Жене урок, там пообедал, вернулся домой, Пр<асковье> П<етровне> за лекарством ходил и себе за водой в комакадемию (второй день воды нет).

В гастрономе встретил Риту[215], которая по всему городу лимон ищет. Узнал, что Анна Фед<оровна>[216] 3-й день больна с высокой температурой, – только к вечеру догадались врача позвать, – бронхит.

А вчера я полдня потерял в звонках по телефону: Мейерхольдам[217], Вишневскому[218], Юдиной: просьбы об участии в вечере памяти Белого.