Воспоминания. Письма

Какая-то часть его жизни не попадала в поле моего зрения, поэтому мне трудно описывать это время. На старости лет мне захотелось пожить спокойно и без сплетен, я ни во что не вмешивалась и даже не касалась материальных дел, так мы с ним условились. Он давал мне на жизнь определенную сумму, а до остального мне не было никакого дела, хотя я и знала, что с деньгами творилось что-то неладное. Эта дама ходила по издательствам с его доверенностью, делала что хотела и, по-видимому, брала себе сколько могла. Но материальные вопросы меня мало интересовали. Постановки в театрах Москвы и в провинции пьес в Бориных переводах приносили много денег: в те времена театры платили переводчикам шесть процентов сборов с каждого спектакля. Все театральные деньги он переводил мне на книжку, и таким образом я была временно обеспечена. Мое поведение может показаться странным, но как жена я представляла некоторое исключение. Мои друзья жужжали мне в уши, возмущаясь поведением этой дамы, однако разбираться в ее грязных делах мне не позволяла гордость. Боря был очень внимателен и нежен ко мне[94], и эта жизнь меня вполне устраивала. Все мои друзья негодовали по поводу моей позиции невмешательства, давали мне разные советы и говорили с Борей на эту тему. Мне трудно писать об этом, ведь своими глазами я ничего не видела и видеть не хотела, а все зиждилось на сплетнях. По слухам, О. И. закатывала истерику Боре из-за того, что он не бросает меня <…>. Все это мне было тяжело выслушивать, но, по-видимому, правда была на моей стороне: Боря ни за что не хотел порывать со мной, он был предан семье и заинтересован в нашей совместной жизни.

В конце 1957 года Фельтринелли не дождался напечатания романа здесь и издал его в Италии. С этого времени началась обоюдная спекуляция и у нас, и на Западе. У нас возмущались и считали его дело предательством, а там главной целью было заработать много денег и нажить политический капитал. Обстановка создалась невозможная. Я чувствовала, что все это грозит Боре гибелью. Он этого не понимал. Он сказал мне, что писатель существует для того, чтобы его произведения печатались, а здесь роман лежал два года, и по договору, заключенному между Гослитиздатом и Фельтринелли, тот имел право публиковать роман первым. Боря был абсолютно прав в своем ощущении, но я укорила его за действия, потому что он поступил незаконно и лучше было этого не делать[95]. «Может, это и рискованно, – ответил он, – но так надо жить». На старости лет он заслужил право на такой поступок. Тридцать лет его били за каждую строчку, не печатали, и все это ему надоело.

Из-за границы доходила критика, не всегда благоприятная. Мнения критиков разошлись. Все же его переводили на все языки, и, как утверждалось в присланном нам сообщении, роман стал сенсацией. Началась шумиха. Борю вызывали в ЦК, выговаривали ему, упрекали в непатриотичном поступке, но менять что-либо было поздно, несмотря на усилия Суркова забрать рукопись у Фельтринелли, который наотрез отказался ее отдать. Роман выдержал на Западе большое количество изданий.

Опять стали прибывать корреспонденты, снимали дачу, Борю, его кабинет и даже собак. По их сведению, он обязательно должен был получить Нобелевскую премию, кандидатом на которую выставили Шолохова и Борю. Он был очень доволен, и хотя все обходили нашу дачу как заразную и страшную и знакомые отворачивались от него, его это мало смущало. Атмосфера накалялась, чувствовалось приближение пожара, а Боря ходил как ни в чем не бывало, высоко держал голову, утешал меня и просил не огорчаться тем, что писатели от нас отвернулись.

Как-то летом, подойдя к калитке, я увидела пару[96] – мужчину и женщину. Мужчина сказал, что они смотрят на эту дачу, где живет замечательный поэт. Жена его Зоя Афанасьевна Масленикова – скульпторша, и она хотела бы лепить Бориса Леонидовича. Надо сказать, что Боря всегда отказывался позировать художникам и скульпторам. Но З. А. обещала сделать быстро и работать частично по фотографиям и попросила меня поговорить с Борей. Я пришла к нему и сказала, что это очень приятная пара, они знают его стихи и очень просят его попозировать. Он согласился и назначил прийти через два дня. Дал он согласие, наверное, потому, что мы были одни и его тронуло, что в такое время нашлись люди, для которых он не был пугалом. Раз в неделю Боря позировал на веранде. Во время сеанса он очень много разговаривал, и было с кем отвести душу. Как он говорил, З. А. очень умная и интересная собеседница.