Воспоминания. Письма

На улице войлока клочья,
Сонливого тополя пух,
А в комнате пахнет, как ночью,
Обманутой фиалки испуг.
За шторой – прохлада усадьбы.
Не жертвуя ей для бесед,
В такой тишине и писать бы,
Прикапливая на бюджет.
Но знанья не в звуке таятся,
Не в уединеньи встают.
Фальшивее всех ситуаций
Разлуки досужий уют.
Разгон произвольных мелодий
Мне мерзок, как войлок семян,
Как спущенной шторы бесплодье
Вводящее фиалку в обман.
Ты стала настолько мне жизнью,
Так много задела полой,
Что вымыслов нить-головизну
Тошнит, как от рыбы гнилой.
И вот я вникаю на ощупь
В заправдашней повести тьму.
Мы с лета расширим жилплощадь,
Я комнату брата займу.
В ней шум уплотнителей глуше
И слушаться будет жадней,
Как битыми днями баклуши
Бьют зимние тучи над ней…

Эти плохие и малозначащие стихи углубятся и станут лучше, когда за ними последуют другие, о том, как ты будешь учить меня и чему научишь. Прости за гадостные эти строки, – обнимаю тебя.

Звонил Гаррик, ему лучше, завтра будет у меня и собирается работать. Послал (я) телеграмму в Ленинград о деньгах, запрашиваю и здесь. Кажется, скоро все поправлю, не беспокойся. Крепко обнимаю тебя.

Письмо из Москвы в Киев (примеч. З.Н. Пастернак).

27. VI.31

Дорогая Зиночка! Письма своего не закончил поцелуем и подписью, отправляю спешным. Страшно боюсь, что без денег ты. Прости, что перевожу так мало[194]. В придачу к перечисленным узнал про новую неприятность у Елизаветы Михайловны[195]. Надо будет помочь, а дело очень тонкое. О, как хочется наконец быть с тобой, слышать тебя, думать с тобою, работать. Не сердись на меня, что по моей вине так глупо сложилось твое лето. Все исправлю, пиши.

Твой Б.

Сердечный привет Р<аисе> Г<ригорьевне>[196] и огромное ей спасибо. Часто думаю написать ей.

Твой Б.

1932

<Начало 1932>

Зинуша, дорогая, рвусь к тебе, но попал к Жене в выходной день прислуги, Веры Васильевны нет, никого нет в доме, а у ней истерика, выбегает на улицу и пр. и пр. Хочу прийти хоть на минутку, и, м<ожет> б<ыть>, это будет поздно, даже часу в 12-м, если кто-ниб<удь> придет. Крепко обнимаю. Напрасно зашел к Ж<ене> сегодня.

<1932?>

Зинуша, ничто не сравнится с тобой, и я люблю тебя больше всего на свете, а между тем даю тебе грустить весь день, прикованный к бесталанному вздору Д. Я думал, что уже кончил править это преступленье против искусства, как вдруг с ужасом увидел, что внизу еще одна непросмотренная глава в запасе. Побежал отказаться и выложить ему всю правду за тебя и за всех, потому что подделка творчества есть грех общий с подделкой жизни, с облегченным представленьем о ней, и я на нем сорву всю эту горечь.

Когда приду, встреть меня как вчера, как бывало, прошу тебя. Я хочу того же, что и ты, и все-все на свете вздор против тебя, милой, чистой, беспримерной.

1933

<14.XI.33>

Дорогая моя Лялечка! Нет возможности сосредоточиться, все время на людях, весь день вместе[197]. Утро 14-го. Едем Донбассом (между Харьковом и Ростовом). Слишком много культурных удовольствий, совсем непохоже на дорогу. Вчера были на киносеансе в поезде. Трогательный руководитель этого вагона-клуба, он и проводник этого вагона, и радист, и диктор, и очень неплохой пианист (сопровождал киносеанс игрой на пианино). Вечером за ужином вдруг ворвался из Москвы целый концерт сплошь из Шопена, наверное из радиотеатра, ноктюрны, баллады и даже варьяции на тему ci darem li mano (Моц<арта> Дон Жуан). Когда этюды играли, я вообразил, что это ты вечером села играть, и тебя стало слышно. Совершенно не похоже на путешествие. И все время пьют. Крепко тебя целую и обнимаю, а также и Адика и Лялю.

Твой Б.

Открытка написана в поезде в Грузию (примеч. З.Н. Пастернак).

17. XI.<33>