Воспоминания пропащего человека

Тот от этого не отказался и принес водку в одном из чайников, вместо кипятку. Молодцы выпили по две бутылки, им показалось мало, и они послали полового «принести еще два монаха»[307]. Половой и на этот раз выполнил данное ему поручение. Арестанты напились пьяны, и конвойные не могли надивиться, откуда они взяли водки.

V. Родной город

На другой день, около часу, мы подходили к Угличу. Страшно сделалось у меня на сердце, точно его в тиски зажало, когда я из-за рыжечника (так называется у нас сосновый лес, принадлежащий городу) увидал золотые главы Девичьего монастыря. Вот тут я родился, и тут я рос в детстве, а потом я двенадцать лет здесь не бывал, а теперь и прийти не к кому. Никого у меня здесь уже нет… Я взглянул на свой серый халат, на коты и на закованные руки… и заплакал… Вспомнилось мне все прошлое время и особенно когда я во время войны служил санитаром и другим помогал, а теперь иду отряха-отряхою и не знаю, к кому подойти и где преклонить свою голову… Вот моя родина!.. Будет мне здесь хуже, чем во всем свете.

Но вот мы и в городе. Здесь в полицейском управлении приняли от конвойных наши бумаги, проверили находящиеся на нас казенные вещи и отправили всех нас вниз, в арестантскую.

— Последнее мытарство. — сказал мне Го-ков, — завтра будем свободны.

«Да, — опять подумалось мне, — завтра я освобожусь, но в чем освобожусь, и к кому я пойду, и куда я преклоню голову?»

Давай я опять плакать.

Двадцатого числа апреля, в среду на Страстной неделе, в девять часов утра, нас привели в мещанскую управу.

Пришел староста.

— Этапом пришли? — спросил он.

— Да, этапом, — ответили мы.

— Так. Ну-ка, Го-ков, поди-ка ты сюда, — вызвал он первого Го-кова. — Ты, брат, это который же раз таким манером из Питера поворотом прогуливаешься?

— Виноват. Что будешь делать, — отвечал Го-ков.

— Только для Страстной недели я тебя последний раз приму, а больше принимать не буду. Давай за этап полтину.

— У меня ничего нету.

— Ну, ступай.

Другой оказался из приписных: этот всего только второй раз приходит этапом.

— За этап есть у тебя? — спросил его староста.

— Есть, господин староста, — ответил он, — вот, пожалуйте, да нельзя ли мне взять билет на два месяца? Я ведь не лишенный столицы, я не из Петербурга, а из Кронштадта пересылаюсь.

— Ну, подходи-ка ты, Свешников.

Я подошел.

— Ты это какой же такой Свешников?

— Я, — говорю, — здешний уроженец; здесь у нас дом был у Девичьего монастыря.

— Ага! Это, значит, ты после Ивана Иваныча потомок?

— Да, я его сын.

— Знал я его. А ты что же это, брат, путешествуешь? Ведь ты, кажется, много лет за паспортом сюда присылал?

— Что ж делать, господин староста, запьянствовал — паспорт просрочил.

— С тебя нужно за одежу пять рублей, да за этап полтину.

— У меня ничего нет.

— Скидывай одежу.

Я снял с себя казенный халат и коты и остался в своей рвани.

— Нет ли там у нас лаптей? — спросил у сторожа староста, увидав меня в лохмотье и босиком.

— Лапти есть, — сказал сторож.

— Ну, так дай ему лапти, босиком теперь холодно.

Я обул лапти на босые ноги.

— Что ж ты теперь будешь здесь делать? — спросил меня староста.

Я не мог и ответить и залился слезами.

— Что он будет делать? — отозвался сидевший с ним старичок из торговцев. — Известно, что все они делают: руку протягивать.

— Нет, — сказал я, — этого я не хочу; я лучше за пятиалтынный в день стану что-нибудь работать, а милостыни просить не хочу.

— Ну, брат, мало ли чего не хочешь! А работы-то здесь про вас таких не заготовлено. Много вас теперь в таком питерском уборе ко дворам жалуете, все у нас ходят по миру.

— Иди с богом, — сказал староста.

Я посмотрел: куда идти?

— А куда хочешь!

Так я очутился на свободе и в родном городе без одежды, без крова, и в кармане у меня был один пятиалтынный экономии от арестантского порциона, а впереди восемь дней праздников… во все эти восемь дней никакой работы не делают и никому люди не нужны, — все едят, пьют да целуются.

Куда подеться и что с собой придумать?

Но деться уже есть куда и у нас в Угличе.

— Ступай в «Батум»! — мне сказали.

— А что это за «Батум»?

— Ночлежный приют.

Пошел я туда, в это «заведение», вроде того, как сенновский «Малинник», только гораздо похуже, и переночевал, а когда ночью заблаговестили к утрени, те из высыльных, которые сюда раньше высланы, стали вставать, и я с ними встал… А больше и сказывать нечего… Началось с этой ночи как раз то самое, что предсказывал мне старичок, сидевший с мещанским старостой…

На этом прерываются записки «лишенного столицы». Все вышеизложенное здесь напечатано с рукописи потерпевшего, которая и остается у меня в подлиннике. По-моему, этот опыт литературного изложения не хуже тех крестьянских этюдов, какие выведены на свет Л.Н. Толстым и И.С. Аксаковым. Здесь тоже, на мой взгляд, есть наблюдательность, последовательность и точность в описании, простота и отсутствие сентиментализма в выражении ощущений и здравый смысл, сообщающий весьма простой и безъэффектной картине интерес характерного явления, которое достойно внимания.