Воспоминания пропащего человека

Всю ночь я проходил по улицам, часто захаживая в тот переулок, где находилась наша лавка: но каждый раз я видел рядского сторожа на месте и потому дожидался, когда он уйдет. Наконец, в пятом часу, открылись находившиеся в нашем ряду зеленные лавки, а вслед за тем и сторож ушел домой. Я, недолго думая, тихонько взошел на галерею, также тихонько подкатил к дверям лавки лежавшую тут бочку из-под масла; поставил на нее свечной ящик, а другой ящик рядом с бочкой, для того, чтобы тише и удобнее было влезть на эти импровизированные подмостки. Затем быстро и без шума я забрался на них, перелез через находившуюся под дверью вывеску и очутился на карнизе у самого окна… Здесь я немного притаился, перевел дыхание, успокоился, и, должно быть, несмотря на мою отчаянную решительность, сердце мое в это время сильно билось, потому что я помню, как руки и ноги мои сильно дрожали. Успокоившись, я осмотрелся, не заметил ли кто моей проделки: в это время прошел мимо из зеленной лавки молодец за чаем, но я видел, что он ничего не заметит; на улице еще никого не было видно и слышно. Затем я так же тихо снял с гвоздя висевшую над окном решетку и влез на верх лавки; потом, спустившись в нее, направился к выручке.

Я знал, что ключ от выручки постоянно клали в стоящую на ней конторку, у которой не было замка. Достав ключ, я тотчас же отпер выручку… но тут я страшно разочаровался.

В выручке не было на этот раз ни одного билета, а лежал только один мешочек с серебром; предполагая, что хозяин взял билеты с собой на квартиру, я не стал делать более никаких поисков, а, захватив этот только мешочек, запер опять выручку и тем же путем вылез за окно… Здесь, снова осмотревшись, я повесил опять на место решетку и потом спустился вниз; еще раз прислушался и осмотрелся, а потом, поставив на место ящики и бочку, быстро, но не бегом, чтобы не подать подозрения, отправился в трактир…

Такой отчаянной смелости, которую я выказал при совершении этой кражи, я впоследствии сам удивлялся; я даже не помню, что происходило тогда внутри меня. Явилось ли сколько-нибудь сознания гнусности такого поступка или нет? Мне кажется, что во мне существовал только страх, как бы не поймали, а совесть и сознание в то время меня оставили. Придя в знакомый мне трактир, я взял отдельную каморку, потребовал туда чаю, водки и закуски и, затворившись, принялся считать деньги. В мешочке серебра, как сейчас помню, оказалось семьдесят один рубль и шестьдесят пять копеек.

Сосчитав деньги, я позвал к себе буфетчика и слугу; первого для того, чтобы уплатить долг, а второго, чтобы угостить и дать на чай. Без сомнения, на моем лице что-нибудь отражалось, потому что буфетчик, войдя в каморку, сейчас же спросил меня:

— Что это с вами. Николаи Иванович, вы какой-то сегодня странный и раскрасневшись, как будто вы всю ночь работали.

— Да, — отвечал я. — действительно я сегодня всю ночь работал.

Но когда я ни с того ни с сего вдруг рассказал ему совершенно откровенно и с хвастовством, как я работал эту ночь, то он испугался и, получив с меня долг, посоветовал уйти из трактира, объясняя, что меня могут тут поймать хозяева, узнав от Кости о частом моем посещении этого трактира.

Я пошел в другой трактир, где также взял отдельную каморку и, заказав водки и закуски, угостил слугу и дал ему на чай, за что он позволил мне уснуть на стуле часа полтора.

Как провел я остаток дня, уж не помню: помню только то, что поздно вечером я забрался в дом терпимости, где для меня составился какой-то безобразный оркестр из пяти музыкантов, и все дамы приняли участие в безобразнейших плясках и танцах. Прокутив часа два или три я заметил, что меня обсчитывают — подставляют порожние бутылки вместо требуемых мною с вином, рассорился и ушел. Выйдя на улицу, я почувствовал, что голова у меня тяжелая, ноги совсем не действуют, и где только я присаживался, тут же и засыпал. Но, вероятно, благодаря моему засаленному и невзрачному костюму, меня никто не обшаривал; только будочник, разбудив меня, спросил кто я такой и зачем ночью сплю на улице. Я ответил ему, что я мясник с Сенной, послан был отнести товар к господам и, устав, задремал. Ночлега, за который я в то время дорого бы дал, я не знал где найти и потому нанял извозчика на всю ночь до утра с тем, чтобы он возил меня, где ему вздумается и как ему хочется, а сам, забравшись под полость, просил разбудить меня, когда отопрут трактиры.