Воспоминания пропащего человека

Яков Васильевич Матюшин раньше служил в книжной торговле Ф. Панькова[211], а в 1815 году начал уже вести дело самостоятельно. Матюшин держался торговли более старыми книгами, русскими и иностранными. Он был в полном смысле знаток книжного дела, обладал замечательною памятью, и, кроме того, у него был особый нюх, как иногда выражались о нем. Этот нюх заключался в следующем: если какая-нибудь книга или журнал, выходившие в свет, обращали на себя внимание публики, то он наверняка знал, что это издание разойдется, и потому всегда скупал попадавшие на рынок экземпляры и приберегал их до более благоприятного времени, когда они подберутся в магазинах и их можно будет продавать втридорога. С этою целью он ежедневно, по утрам, обходил других книжников и осведомлялся, не приобретали ли они чего-либо новенького. Прочие книжники, особенно небогатые, охотно показывали ему свои приобретения и так же охотно продавали, если он что-либо выбирал, потому что продать Матюшину часто было выгоднее, чем постороннему покупателю. Он любил книги и хорошую, редкую из них никогда не выпускал из рук и иногда платил довольно высокую иену.

Зато он сам держался крепко товара, не торопился продавать и за некоторые книги назначал буквально чудовищные цены. Для примера приведу следующий факт.

Однажды меня с товарищем гусарский офицер попросит достать «Дворянское гнездо» Тургенева. Отдельного издания этой книги еще не было, и в редакции «Современника», где она печаталась в первом номере 1859 года, тоже невозможно было достать этой книжки. Мы и отправились искать на Апраксин. Сначала мы обошли всех книжников, и так как ни у кого не оказалось этого номера «Современника», то принуждены были обратиться к Матюшину.

— Яков Васильевич, нет ли у вас первого номера «Современника» за прошлый год? — спрашиваем мы.

— Вам «Дворянское гнездо» нужно? Да? Есть. — говорит Яков Васильевич. — есть, и хороший экземпляр найдется, чистый.

— А сколько вы возьмете?

— Десять рубликов.

— Что вы, Яков Васильевич, господь с вами, за номер журнала десять рублей? Да это не слыхано!

— А не слыхано, так вот слушайте: десять рублей — меньше я не возьму.

— Да у нас барин-то, — говорим. — взбесится, скажет, как это возможно: десять рублей за такую книжку.

— Ну и пусть его бесится. А вы с него меньше пятнадцати рублей не берите, а нет — так пускай он сам поищет, а ко мне придет, я с него и двадцать спрошу. Надо, так даст, а не надо, так нечего и покупать такую книжку.

На этот раз мы не купили у Якова Васильевича книги, а прежде объяснили барину цену, и он велел нам принести ее за двенадцать рублей, а Яков Васильевич с десяти рублей скинул нам два рубля.

— Вот так-то лучше, я нажил, и вы наживете, а то что господ баловать: я говорил вам, что надо — так даст; наверно, его какая-нибудь барышня просила достать этот роман, — говорит он, завертывая книгу, и затем, когда мы выходили из лавки, добавил:

— Если потребуется, так есть еще экземпляр, тоже хороший, чистый.

Вначале я упомянул, что Матюшин обладал хорошею памятью. Упомнить книгу, раз бывшую в руках, и особенно книгу редкую или ценную, и каждый книгопродавец упомнит, если только он заинтересован своей торговлей. Но Матюшин иногда несколько лет помнил, что такую-то книгу — даже маленькую брошюрку — спрашивали у него, и хотя не помнит, кто именно спрашивал, но все-таки берег ее и ценил.

Так, не особенно давно, мне довелось разговаривать с одним известным писателем, который в старые годы очень часто похаживал по Апраксину и собирал исторические книги и брошюры.

«Писал я раз статью историческую. — говорит почтенный писатель. — и потребовалась мне небольшая старенькая книжонка: книжонки этой я никогда не видал, а только знал о ее существовании. Вот я и пошел на Апраксин, обошел всех книжников, ни у кого не нашел. Прихожу к Матюшину, спрашиваю, нет ли такой-то книжечки.

— Знаю. — говорит, — я эту книжечку, знаю, но только она очень редко попадается: бывала она у меня раз-другой, а теперь нет.

Так я и не нашел этой книжечки.

Проходит года два посте этого, прохожу по Апраксину, Матюшин и зазывает: зайдите-ка, говорит, господин, ко мне, вот я сегодня купил разные книжонки исторические. Захожу, смотрю, у него лежит на прилавке стопка, так в пол-аршина вышины. Начинаю разбирать. Все такая дребедень неподходящая. Смотрю дальше и вдруг вижу — эта самая книжонка и попадается. Как тут быть, думаю: если ее одну выбрать, так он сейчас догадается и заломит за нее баснословную цену. Дай, наберу побольше дряни, может быть, он вместе-то и не обратит на нее внимания. Ну, и выбрал я еще несколько штук, не помню уже именно сколько. Спрашиваю: сколько это стоит? Он начинает перекидывать, доходит до этой книжки, откладывает ее в сторону и говорит:

— Вот за эти хоть два рублика, а за эту рубликов восемь.

— Что вы, — говорю, — разве возможно за такую маленькую и пустяшную книжонку восемь рублей?

— Ах, не скажите, что пустяшная, у меня тут давно какой-то господин эту книжечку спрашивал, так десять рублей давал, только бы достать ее.