Воспоминания пропащего человека

Тогда Иван Герасимович на время послал его в деревню, а так как Лаврентий был вдов, то вторично женили его в деревне. Говорят, он венчался пьяный и наутро не помнил, что был обвенчан.

После его отъезда за приказчика стал мой брат, и дела у них пошли лучше. Хозяин к нему в помощь поставил мальчика двенадцати лет, сына своего Николая Иванова, прозванного Шамилем <…>

Брат Иван Федорович прожил у Ивана Герасимовича до 1855 г. Я поехал в деревню, тогда я его взял в свой ларь, в котором я торговал, а его поставил вместо себя.

Когда же приехал обратно в Петербург, тогда отправил брата на родину. Это было уже в 1857 г.

В этом году в деревне он и женился, а по приезде из деревни снял другой ларь в Фуражечном ряду (около того места, где в настоящее время торгует Кузин). После же пожара рынка и когда вновь его отстроили, он около того же места снял лавку в новом корпусе и взял себе мальчика из соседней деревни, которого звали Степаном.

Но тут у него случилось несчастие. Приезжает к нему один господин в карете и привозит новые неразрезанные книги. Книги были дельные и ценные.

Барин был молодой человек, прекрасно одет, собою представительный[341]. Они скоро сторговались, и брат их купил. А потом он у него покупал неоднократно, как у себя в лавке, так и на его квартире.

А когда Ивана Федоровича не было в лавке, то он привозил и продавал через два номера в лавку, Николаю Иванову — Шамилю, и еще третьему, недалеко торговавшему от них, Ивану Ивановичу Ильину, прозванному книжниками Коварным.

Через полгода этот господин является как в лавку брата, так и к тем двоим. И является не в карете, как это было прежде, а окруженный полицией, и, прямо обращаясь к брату, говорит:

— Я вот продавал этому господину и еще двоим, которых я вам покажу.

— Покупали вы у этого господина книги?

— Нет, не покупал. Я их первый раз вижу.

— Ну, тогда начнем мы делать обыск. Позвать сюда старосту и понятых, — обратился пристав к городовому.

Скоро явились названные лица. Стали делать обыск. Пересмотрели все полки с книгами, но решительно ни одной искомой книги не нашли. У Николая Иванова — тоже. У обоих лавки тогда же запечатали. Пошли к Ильину. Тот, завидя полицию и известную ему личность, оробел и сознался.

— Я, — говорит Ильин, — покупал, но не знал, что они краденые.

И стал доставать с полок расставленные купленные им книги.

— Вот все книги, что я у них купил.

Данченко подтвердил. Все эти книги связали бечевками и приложили печати. И все (Иван Федорович. Иван Иванович Ильин, староста серебреник Лутугин и понятые с полицией) гурьбой пошли (у Ильина лавку не опечатали) в участок. Составили протокол, и все бывшие лица подписались.

Дело было передано прокурору. Прокурор — следователю, и дело пошло законным порядком. Хотя брат и Николай Иванов были на свободе, но лавки у них опечатаны, торговать нельзя. И они запили горькую и очень жалели, что не сознались, как это сделал Ильин. Но было уже поздно <…>

Когда следствие кончилось и дело передано в окружной суд, тогда брат нанял себе защитника, присяжного поверенного Халтурари[342], кажется, грека. Хорошо говорил защитительную речь защитник, и благодаря этой блистательной речи брат был судом оправдан. Оправдан был и Николай Иванов — Шамиль.

Но дело это им дорого стоило. Иван Федорович после судебной процедуры, которая расстроила его нервы, сделался неузнаваем, и, казалось, это неприятное дело и хмельные напитки как будто расстроили его умственные органы, особливо в то время, когда он запивал, а это бывало очень часто <…>

А. Д. Штукин. Книжники [343]