Воспоминания русского Шерлока Холмса. Очерки уголовного мира царской России

Отослав их обоих по камерам, я вызвал портниху. Допрос Знаменской мне представлялся более сложным: ведь, в сущности, кроме показаний Сивухина, никаких других улик по делу именно Ефимовой против нее не имелось. Девицы заведения лица ее не разглядели, убитая встретилась с нею в Лермонтовском сквере случайно, таким образом, при отсутствии сознания показания Сивухина могли бы быть признаны судом присяжных спорными. Я решил огорошить ее совокупностью неожиданностей, сбить с толку и вырвать признание, не дав ей времени трезво взвесить серьезность имеющихся у меня против нее данных.

Вошла она в кабинет не без жеманства и с деланным любопытством спросила:

– Скажите, мосье, за что я арестована?

– За участие в убийстве Марии Ефимовой, мадам.

– Ой, да что вы! Я Манечку любила как родную дочь и до сих пор по ней плачу, – и, вытащив платок, она приложила его к глазам.

– Оттого-то вы продали ее Сивухи ну?

– Помилуйте! Я такими делами не занимаюсь, да и Сивухина никакого не знаю.

Я резко сказал:

– Мне тут некогда терять с тобой время. Я начальник Московской сыскной полиции и работаю по этому делу две недели. Мои люди за тобой следили денно и ношно, и мне известен каждый твой шаг. Ты там у себя на Пешей чихнешь, а мои люди это видят и слышат.

– Ну уж это извините. У меня в квартире, окромя своих, никого нет.

– Напрасно так думаешь. Вот тебе для примера: видишь эти 4 пуговицы, зеленые с белыми полосками, что нашиты у тебя спереди на блузке? Мне и то известно, что в лавке их не покупала, а приобрела у оборванца заведомо краденый товар за четверть цены.

Портниха опешила но, оправившись, заявила:

– Не знаю, про какого оборванца вы говорите и кто он таков.

Я быстро напялил на голову заранее заготовленную рваную кепку, уже раз служившую мне, придал лицу обрюзгшее выражение и, посмотрев осоловевшим взглядом на Знаменскую, хрипло произнес:

– Кто я таков – об этом знает Волга-матушка.

Портниха чуть не упала навзничь:

– Ой, да что ж это? Матушки мои! Он, ей-Богу, он!..

Я снова принял прежний вид:

– Поняла теперь?

Несколько успокоившись, она проговорила:

– Ну, уж извините меня, господин начальник, сознаюсь, действительно соблазнилась тогда, уж больно подходящий товар вы предлагали. В этом виновата – каюсь. Ну, а что насчет Манечки или, там, вообще какого-нибудь сводничества – это уж извините, я честная женщина.

– В последний раз предупреждаю тебя, что если ты будешь и дальше врать и отпираться, то дело твое дрянь, на снисхождение суда не рассчитывай, помни – мне все известно!

– Я не отпираюсь, сущую правду говорю.

– Николай Александрович, пожалуйте сюда, – позвал я громко.

В кабинет вошел Сергеев и, «любезно» расшаркнувшись перед портнихой, спросил:

– Ну, как наши дела с ангелом?

Трудно передать словами выражение, изобразившееся на лице Знаменской: множество оттенков сменилось на нем, но доминирующим оказалась полная обалделость, тут же разрешившаяся обильными слезами и полным покаянием.

В этот же день были наведены справки в гостинице «Россия» об Абрамбекове. По прописке он оказался тифлисским коммерсантом, армянином, выехавшим из Пензы с неделю назад. Я тотчас же срочно телеграфировал в Тифлис, и арестованный Абрамбеков был вскоре перевезен в Пензу и заключен в местную тюрьму.

Вся эта компания месяца через два предстала перед судом и понесла возмездие: Сивухина и Пронину приговорили по совокупности преступлений к 20 годам каторжных работ; Абрамбеков был обвинен в насилии и получил 8 лет каторги; по отношению к Знаменской суд признал наличие лишь сводничества и отверг ее причастность к убийству. Таким образом, она отделалась всего 3 годами тюремного заключения.