Воспоминания самарского анархиста

Разлад с церковью, верой в бога, неразрешимость и непонятность вечности существования мира я переживал в самом себе мучительно тяжело, и не к кому было обратиться за разъяснениями. И только потом, через много лет, в годы Октябрьской революции я нашел разрешение всех вопросов бытия небесного и земного мира, но до того времени мне была тяжела потеря того, чему верил, чем жил, поклонялся и молился.

До третьего-четвертого класса сельской школы я и мои меньшие братья в зимнее время ходили в школу в валенках, а весной и осенью в лаптях, а в весеннюю распутицу к лаптям подвязывали деревянные колодки, чтоб не промачивать ноги. Полушубки зимой, кафтаны осенью, весной. Но с четвертого класса отец покупал нам в Смурове на толкучке поношенные солдатские тупоносые сапоги и ситец на рубашки.

Как мать, так и отец любили много работать и мало отдыхать. Мать всегда словоохотливая, энергичная, а отец сдержанно молчаливый, но оба с чрезвычайной любезностью относились к нам и ко всем учащимся, с каким-то жертвенным почитанием. А потому не стремились втягивать нас в крестьянские полевые работы. Правда, мы принимали участие во всех полевых работах в свободное время от школьных занятий, но на нас они смотрели как на временных помощников, а не постоянных, как брат Павел и Дмитрий, и с начала и до окончания учебного года ни к каким работам нас активно не привлекали.

В поле на работу брал нас отец главным образом во время уборочной, а в другое время всю работу выполнял с двумя братьями, что остались работать в хозяйстве вместе с отцом. Уборка хлебов проводилась вручную серпами и косами. Железные плуги начали вытеснять матушку соху, а серп и коса до Октябрьской революции не уступали место жнейкам. Тяжел труд крестьянина летом в страдную пору: каждый рассчитывал только на себя, на свои силы и смекалку, работа продолжалась с зари утренней до зари вечерней.

Но вот в поле работы закончены. Хлеб сжат, скошен, свезен на гумно в копны; молотьба цепами, лошадьми или конной молотилкой, переходящей от одного двора к другому, закончена, короче становится рабочий день крестьянина. Осенние работы идут все еще напряженно, но не спеша, на гумне, вокруг дома, уход за скотом, заготовка на зиму дров и прочие уже мелочи в хозяйстве. В это время по хозяйству легко справлялся отец с старшим братом, и мы все переходили на положение учащихся до следующего лета. И мы становимся свободными ходить в школу, учить уроки, заниматься играми, ходить в лес, бор, рыболовить на Зигзагу и для многих других дел детского и юношеского возраста в познании внутреннего и внешнего мира.

Чрезвычайно увлекался я прогулками в займище один и вместе с другими ребятами-товарищами. Какая-то непонятная сила влекла меня на просторы природы, и я скучал по ней, если почему-либо приходилось долго не бывать в общении с нею, и до сих пор влечет меня к этим родным с детства местам, как истинно верующего мусульманина влечет в Мекку поклониться пророку Магомету. Во все времена года хочется там побывать, но не всегда сознание определяет бытие, а чаще бытие определяет сознание и создает двойственность жизни. Да и во всяком другом месте, в любой стране влечет меня к себе природа, любовь к ней, к ее просторам и широте, к свободе мысли и чувств.

***

В шестом классе, четырнадцати лет я страстно и тайно влюбился в синеглазую школьницу Циплякову Марусю. И влюбился первой детской любовью до слез, и казалось мне, что краше ее никого нет во всем свете. При встрече с ней в школе, на улице я бледнел, краснел и молчал. Она, конечно, не знала о моей к ней любви и никогда не узнала. Но пыл моей любви охладился, когда я узнал, что она дружит с сыном мельника Ваней Судовым. Он был старше меня на два-три года, а также и Маруся. Я перестал ее любить. Впоследствии и их пути жизни разошлись, но чувства этой вспышки любви к Марусе сохранили отрадные воспоминания. Через некоторое время мне полюбилась другая ученица, старше меня года на два.

На окраине села близ впадения речки Быстрянки в Зигзагу стояла водяная мельница среди зарослей могучих осокорей, ветел и кустарника. И там же неподалеку от мельницы и пруда находилась усадьба с большим домом с мезонином и надворными постройками Разумовского Ивана Никоноровича и его жены Серафимы Яковлевны с семьей из четырех дочерей и двух сыновей. Все дочери их учились в нашей сельской школе, и все остались при доме, хотя у них имелась большая возможность получить среднее и высшее образование. Только один сын окончил реальное училище[78].

Вместе со мной училась одна из дочерей Разумовских Таня. Мы часто встречались по дороге в школу, в самой школе и между уроками, но до шестого класса я и не мечтал о любви к ней потому, что она была богатая, а я бедный, да она и повзрослее меня — это и сдерживало мои тайные порывы любви к ней.