Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)

Как-то в связи с подготовкой к очередной встрече обеих делегаций я оказался в кабинете Молотова, где находился также а Сталин. Молотов сидел за письменным столом, а Сталин расхаживал из конца в конец по кабинету и на ходу высказывал суждения и давал указания. Когда вся подготовительная работа была закончена, я обратился к Сталину и спросил:

- Можно ли считать, что основная линия стратегии в нашей войне и в войне 1812 г. примерно одинакова, по крайней мере, если брать события нашей войны за первые полгода?

Сталин еще раз прошелся по кабинету и затем ответил:

- Не совсем. Отступление Кутузова было пассивным отступлением, до Бородина он нигде серьезного сопротивления Наполеону не оказывал. Наше отступление - это активная оборона, мы стараемся задержать врага на каждом возможном рубеже, нанести ему удар и путем таких многочисленных ударов измотать его. Общим между отступлениями было то, что они являлись не заранее запланированными, а вынужденными отступлениями.

Однако самая интересная встреча, которая ярким пятном осталась у меня в памяти, была с М. И. Калининым. Я очень любил Михаила Ивановича. Отношения между нами как-то хорошо ладились, и я воспользовался свободной минуткой для того, чтобы навестить его, - благо он жил тут же, в Кремле. Когда я зашел к Калинину на квартиру, был вечер, и Михаил Иванович сидел в одиночестве за чаем. Он очень обрадовался моему приходу, налил стакан чаю и стал подробно расспрашивать меня о ходе войны на Западе, о настроениях в Англии, о Черчилле, о перспективах второго фронта. Я охотно информировал Михаила Ивановича по всем интересовавшим его вопросам, но говорил только то, что действительно было правдой. Никакого сознательного подкрашивания событий я не допускал. Поэтому ничего обнадеживающего в отношении близости второго фронта я сказать не мог. Михаил Иванович внимательно слушал, иногда задавал дополнительные вопросы, потом опять слушал.

Затем наступила моя очередь расспрашивать Калинина о наших внутренних и военных делах. Он также охотно отвечал на мои вопросы, но в тот вечер, очень горевал: в боях под Москвой погиб один из наших лучших кавалерийских командиров, генерал Доватор.

Я слушал Михаила Ивановича, смотрел на него, и какое-то особенное, глубокое чувство гордости и нежности в одно и то же время росло во мне. Вот предо мной сидел этот уже немолодой человек, с сильной проседью в голове и клинообразной бородке, в простой косоворотке с расстегнутым воротом... Человек умный, благородный, с большим запасом жизненной и государственной мудрости... В руках он держал только что свернутую на моих глазах папиросу-самокрутку и готовился зажечь ее спичкой...

По всему своему облику он так походил на самого обыкновенного русского рабочего из крестьян... И вот этот человек является президентом огромного государства, официальным главой одной из величайших держав мира... Где, в какой другой стране возможно что-либо подобное? Нигде, ни в какой другой стране.

И сам собой в голове складывался вывод: нет, такую страну никто не может победить! Такая страна устоит во всех испытаниях и затем разгромит германский фашизм!..

Ушел я от М. И. Калинина с огромным зарядом вдохновения, подъема, энтузиазма, который мне так пригодился в дальнейшем ходе войны.

Английская делегация покинула Москву вечером 22 декабря, пробыв в нашей столице ровно неделю. Обратный путь от Москвы до Мурманска прошел вполне благополучно. Даже Лоухи не подвела: на этот раз, когда мы прибыли на злополучную станцию, небо не озарялось северным сиянием. 24 декабря наш поезд прибыл в Мурманск, и английская делегация сразу же погрузилась на ожидавший ее крейсер "Кент". Я последовал ее примеру. Глубокой ночью 25 декабря английский корабль снялся с якоря и вышел в океан. Весь путь от берегов СССР до берегов Шотландии занял так же, как и в первый раз, немногим больше четырех суток. Но теперь мы шли с севера на юг, и постепенно арктический мрак все больше уступал место свету или, вернее, полусвету, ибо в декабре здесь солнце не поднимается высоко. Это было приятно. Зато было совсем неприятно, что на море свирепствовала буря и бросала наш тяжелый крейсер как щепку. Я - "моряк" средней руки. "Свежая погода" меня не выводит из равновесия, но бурю я переношу нелегко. Почти весь обратный путь я пролежал в своей "адмиральской каюте" с тяжелой головой и неприятным вкусом во рту. Только когда "Кент" оказался уже в шотландских водах, буря стихла, и я стал выходить на палубу. 29 декабря ночью мы прибыли в Гринок (близ Глазго) и сразу же пересели в ожидавший нас специальный поезд. 30 декабря мы были в Лондоне.