Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)

Когда почва таким образом была подготовлена, слово взял Галифакс и заявил, что немцы ведут сейчас бешеную антианглийскую кампанию в Испании, стремясь втянуть Франко в войну, и что одним из их главных козырей является факт присутствия в Англии Негрина. Далее следовал десяток восклицательных знаков после заверений о незыблемости права убежища в Великобритании, а затем почтительный вопрос: не окажет ли Негрин большой услуги британскому правительству? Не уедет ли он «добровольно, о, конечно, вполне добровольно», из Англии?

— Я ответил, — рассказывал мне Негрин, — что, как известно Галифаксу, я готов был уехать летом этого года, но США отказали мне в визе. Тогда Галифакс спросил, а почему бы мне не уехать в Латинскую Америку? Я возразил, что, живя в Англии на положении эмигранта, я могу молчать и не выступать открыто но различным вопросам текущей политики. Если я перееду в Латинскую Америку, молчать мне будет невозможно. Я должен буду выступать и давать свою оценку многим явлениям современности. Выгодно ли это будет для британского правительства?.. Галифакс и Александер сразу заволновались и перестали настаивать на Латинской Америке.

— Ну, и что же было дальше? — поинтересовался я. — Отстали ли от вас британские министры?

— Представьте, нет! — со смехом рассказывал Негрин. — Выступил опять Галифакс и предложил мне поехать в Новую Зеландию… Подумайте, в Новую Зеландию! На другой конец света! Для чего? Чтобы читать там курс лекций по физиологии!.. Тут я уже не выдержал и прямо сказал: об этом не может быть и речи! Как я мог бы объяснить испанскому народу, что в столь ответственный исторический момент я нашел возможным уехать за 10 тысяч миль от своей родины?

Я рассмеялся и сказал, что после такой отповеди английские министры, вероятно, успокоились, но Негрин ответил:

— Ничего подобного! Они по крайней мере еще полчаса тщетно пытались переубедить меня и под конец настойчиво просили «обдумать» их предложение.

Через три дня, 11 ноября, Негрин отправил Галифаксу длинное письмо по-французски, в котором еще раз объяснял невозможность своего отъезда в Латинскую Америку или Новую Зеландию, но прибавил, что если британское правительство все-таки настаивает на его отъезде, то он просил бы обеспечить ему пребывание в США или в крайнем случае в Канаде.

18 ноября Галифакс ответил Негрину, что доведет содержание его письма до сведения своих коллег, после чего снова повидается с Негрином.

Около того же времени я случайно встретился на одном дипломатическом завтраке с Батлером и поехидничал над попытками Форин оффис избавиться от Негрина. Батлер был смущен и долго заверял меня в незыблемости права убежища в Англии.

Потом лейборист Добби сделал запрос о Негрине в палате общин, а лейборист Страболги сделал аналогичный запрос в палате лордов. Отвечали Батлер и Галифакс. Им пришлось жутко изворачиваться и доказывать, что я не я и лошадь не моя. Добби не удовлетворился этим и поставил вопрос о Негрине на заседании лейбористской фракции парламента. Эттли крутился, как карась на сковородке, и усиленно наводил тень на плетень.

В конечном счете вопрос об отъезде Негрина из Англии больше не поднимался. А в следующем, 1941 г. после вступления в войну СССР и США, он вообще потерял всякую актуальность даже для британских министров.

Негрин прочно обосновался в Англии и прожил здесь вплоть до конца второй мировой войны. Он крепко жал мне руку, когда в конце 1943 г. я окончательно покинул Лондон, переведенный на дипломатическую работу в Москву. А я оставлял его с некоторым чувством беспокойства: Негрину на моих глазах приходилось бороться с болезнями, свойственными всякой политической эмиграции революционного толка. Первые годы он справлялся с этими болезнями в общем благополучно. Я был рад и от души желал ему твердости и в дальнейшем. Но Негрин по натуре был индивидуалист и легко поддавался эмоциям, а отсюда при известных обстоятельствах могли произойти ошибки и промахи…

Из множества разговоров, которые за два с половиной года я имел с Негрином, мне хочется здесь вспомнить один, особенно ярко закрепившийся в моем сознании.

Он происходил в июле 1940 г. вскоре после прибытия Негрина в Англию. Франция только что пала. Все были чрезвычайно взволнованы этим, и многие, очень многие задавали себе вопрос: как и почему это произошло? Я задал тот же вопрос Негрину. Вот что он мне отвечал:

— Я совершенно убежден, что основная причина поражения Франции не военная (хотя недостаток танков и авиации, конечно, сыграл свою роль), а внутриполитическая. Кого мог увлечь лозунг «защиты демократии» Даладье, Лаваля, Фландена, особенно когда все эти герои сразу же повели бешеную кампанию против коммунистов и всех вообще «левых»?

— Ну, а социалисты? Каковы были их позиции — прервал я Негрина.