Воспоминания советского посла. Книга 1

«Следовало бы объяснить… англичанину, втолковать ему, что условия эпохи II Думы, когда заключался заем, были совсем иные, что партия, конечно, заплатит свои долги, но требовать их теперь^{23}невозможно, немыслимо, что это было бы ростовщичеством и т. д. Надо убедить англичанина. Денег он едва ли получить сможет. Скандал ни к чему не поведет»[75].

Ротштейн оказался в весьма трудном положении, но вышел из него очень искусно, инстинктивно предвосхищая действительный ход исторических событий. Стремясь успокоить Фелса, Ротштейн заверил его, что, когда в России произойдет революция, и РСДРП придет к власти, то занятые деньги будут неукоснительно возвращены заимодавцу.

Заверения Ротштейна, видимо, произвели на Фелса впечатление, потому что после их получения он перестал интересоваться погашением русского долга и только иногда хвастался перед своими друзьями замечательным векселем — «единственным в мире», как говорил Фелс, — который хранился в его сейфе. Фелс тогда, конечно, не подозревал всего исторического значения этого документа…

Когда после торжества Октябрьской революции и восстановления отношений между Англией и СССР Л. Б. Красин прибыл в Лондон в качестве официального представителя Советского правительства, он имел поручение от Центрального Комитета РКП (б) разыскать Фелса и вернуть ему 1700 фунтов, занятые V съездом РСДРП в 1907 г.

Иосифа Фелса к этому времени уже не было в живых, но имелись его наследники. Красин вручил им деньги и получил в обмен заемное письмо съезда. Оно хранится теперь в Москве, как одна из партийных реликвий.

* * *

Всякий раз, когда моя мысль обращается к этому романтическому эпизоду из ранней истории нашей партии, сердце мое переполняется чувством необыкновенной гордости. Гордости за тот великий и победоносный путь, который партия прошла со времени V съезда! Гордости за ту верность своему слову, которая так ярко демонстрируется этим замечательным случаем!

«Так проходит…» [76]

Все эти и многие другие образы и картины теснились в моей голове, когда осенью 1932 г. я вновь попал на Шарлот-стрит. Здесь за протекшие 20 лет мало что изменилось: все те же старые, потемневшие от копоти дома, все те же грязные тротуары, все то же тусклое небо над головой. Вот и знакомый дом № 107… Но что это? Знакомый дом принял какой-то незнакомый облик: в его окнах, превращенных в витрины, стоят столы, стулья, кровати, а над входом в дом красуется вывеска мебельного магазина…

Меня разобрало любопытство, и я вошел внутрь. Здесь все было по-иному. Там, где прежде находился ресторан, теперь стояли прилавки и конторка для кассы. Большой зал, где мы когда-то устраивали собрания и театральные представления, стал складом для мебели. Комната, которую снимал Герценовский кружок, была занята бухгалтерией. Я невольно подумал:

— Так проходит…

Услужливый приказчик обратился ко мне с вопросом, что мне угодно. В сущности мне ничего не было угодно, однако, чтобы избежать неловкости, я ответил, что ищу хороший письменный стол. Приказчик оживился и начал делать мне различные предложения. Я осмотрел штук пять столов, но ни один из них мне не понравился. Приказчик был в отчаянии. Особенно его огорчало, что я отверг большой письменный стол красного дерева, который казался продавцу верхом красоты и удобства. Когда я уже двинулся к выходу, приказчик загородил мне дорогу и с видом игрока, который бросает на стол свою последнюю, но зато уже бесспорно решающую карту, воскликнул:

— Помилуйте, сэр, ведь через сто лет этот стол станет настоящей музейной ценностью! А вы не хотите его брать…

Это было так по-английски. Но я все-таки остался непреклонен. Прощаясь с приказчиком, я на мгновение задержался и спросил:

— Вам неизвестно, что было в этом здании раньше?

Приказчик вновь оживился и с видом человека, переходящего на дружескую ногу, ответил:

— Здесь раньше был какой-то немецкий клуб, но во время войны он был закрыт властями. Несколько лет дом пустовал, а потом мой хозяин снял его под мебельный магазин.

Так вот что случилось с нашей эмигрантской штаб-квартирой!

И опять мелькнула мысль:

— Так проходит…

…Но и рождается…

 Да, конечно, проходит, но и рождается… Мощно, ярко рождается!..

Я вышел из мебельного магазина и медленно пошел по улице. Спускались сумерки. Легкий туман висел в воздухе. Очертания домов, церквей, фонарных столбов, палисадов чуть плыли в сероватой мгле. Я шел и думал: