Воспоминания советского посла. Книга 1

Так мы ехали часа два. Тем временем окончательно стемнело. Небо было мрачное, низкое, покрытое густыми облаками. Пошел дождь. Он равномерно, назойливо стучал в крышу тарантаса. Откуда-то на шею мне потекли мелкие холодные струйки. В двух шагах не видно было ни зги. Лошади шли шагом. Колокольчики звенели неровно, прерывисто, под сурдинку.

Вдруг передний тарантас остановился. Остановился и второй. Колокольчики внезапно смолкли. Наступила полная тишина, нарушаемая лишь равномерным шумом осеннего дождя. Сразу стало как-то жутко и напряженно. В чем дело?

Ямщик переднего тарантаса медленно слез с облучка и с какой-то нарочитой неторопливостью начал обходить повозку. Пощупал под чересседельником потные спины лошадей, ткнул кнутовищем в облепленные грязью колеса, зачем-то попробовал покачнуть кузов. Наш ямщик, следуя его примеру, тоже слез на землю и в нерешительности топтался на месте.

— Чего стали? — спросил отец, высовываясь из тарантаса. Передний ямщик крякнул и как-то неопределенно пустил:

— Того… оно… Кони взопрели маненько… 

— То-то, взопрели, — с некоторым раздражением ответил отец. — Едем! Нечего прохлаждаться!

— Барин! Ваше благородие! — вдруг судорожно заголосил ямщик, решив, очевидно, что нора поговорить начистоту. — Вертай назад! Не поедем дальше!

Отец окончательно рассердился и крикнул:

— Молчать, дурак! Вороны испугался?

— Барин! — еще отчаяннее заспешил ямщик. — Не погуби душу! У меня дома баба осталась, ребята пишшат… А ну как, неровен час, «он» долбанет?..

И ямщик стал торопливо креститься. Наш ямщик тоже подошел к переднему тарантасу и присоединил свой голос к голосу товарища.

— Марш по местам! — закричал отец таким голосом, что дети проснулись и маленький Миша громко заплакал.

Ямщики отпрянули, оторопев, и вновь полезли на облучки. Отец же уже более спокойно прибавил:

— У меня есть револьвер.

Ливольверт? — почесывая в затылке, полувопросительно заметил передний ямщик и затем в раздумье прибавил: — Аль ехать, что ли? Авось, пресвятая помилует!..

Револьвер отца, как мне было хорошо известно, лежал на дне большого чемодана, на котором сидел я. Чемодан был не только на ключе, но еще сверху крепко перевязан ремнями. Тем не менее револьвер на этот раз сыграл свою психологическую роль: ямщики несколько успокоились, сели на свои места и взяли в руки вожжи. Наши тарантасы стояли как раз у начала спуска к речке, пользовавшейся такой плохой репутацией.

— Эх, была — не была! — отчаянно крикнул передний ямщик, лихо свистнул и во всю руку огрел лошадей кнутом.

Тройка рванулась, вздыбилась и понеслась. Ямщик стоя нахлестывал направо и налево, что-то кричал, как-то подзадоривал коней. Наш тарантас летел за передним, не отставая. В темноте мелькнули какие-то столбы, под ногами лошадей вдруг громко затарахтели доски моста, колеса сделали резкий скачок вниз, и тройка тем же бешеным карьером вынесла нас на противоположный пригорок, перейдя постепенно на более нормальный аллюр.

Мать, царица небесная, вынесла!.. — с облегчением вздохнул ямщик и истово перекрестился.

И речка и мост были уже позади.

Час, спустя мы сидели за горячим самоваром на ближайшей станции и со смехом вспоминали только что пережитые волнения.

Дальнейший путь до Петербурга прошел уже без всяких приключений, но ехали мы медленно и долго. Маршрут был таков: от Тюмени до Перми по железной дороге, от Перми до Нижнего Новгорода по Каме и Волге пароходом, от Нижнего до Петербурга через Москву опять по железной дороге. Поезда в то время тащились черепашьим шагом, и,  например, путь от Москвы до Петербурга занимал почти сутки. На Волге было осеннее мелководье. Большой пароход, на котором мы выехали из Перми, не мог подняться до Нижнего Новгорода; в Казани нам пришлось пересесть на другой пароход, поменьше, но и он в конце концов застрял на каком-то перекате, с которого его снял подошедший на помощь буксир. В Перми мы прогостили дня три у наших родственников с материнской стороны; в Москве мы провели также несколько дней у Чемодановых. Все это, конечно, не способствовало быстроте передвижения. В общей сложности мы провели в пути около трех педель и приехали в Петербург только к середине октября.

Столица сразу оглушила и закружила меня. После маленького тихого Омска Петербург с его миллионным населением[13], с его широкими прямыми улицами, с его многоэтажными каменными домами, с его роскошными витринами, с его прекрасными мостами, с его большим конным и пешим движением (трамваев еще не было) производил на меня потрясающее впечатление. Сильно волновала меня также Нева, где я мог собственными глазами видеть уже наяву всамделишные морские суда, приходившие сюда со всех концов мира. Я часто и подолгу стоял на гранитных набережных этой изумительной реки, наблюдая за сложными маневрами «финских лайв», за погрузкой иностранных пароходов, за торопливой беготней крохотных финских пароходиков, бороздивших, точно большие темно-синие жуки, невские воды в самых различных направлениях.