Воспоминания советского посла. Книга 1

Невысокого роста, коренастый, с блестящими карими глазами, с нечесаной черной бородой и гривой торчащих и разные стороны черных волос, дядя Миша был олицетворением живости, подвижности, энергии. Он сам громко, заразительно смеялся и любил, чтобы и все кругом тоже смеялись. Он всегда был полон интересных мыслей, предложений, планов, проектов. Его голова все время быстро работала, как какой-то умственный мотор. Влетая в дом и наскоро целуясь со взрослыми и ребятами, дядя Миша сразу же кричал:

— Детишки, завтра утром идем на плотину рыбу удить! Я удочки привез.

Мы реагировали, конечно, радостными возгласами. А дядя Миша продолжал:

— Только, чур, у меня не плакать! Кто заплачет, брошу в пруд, на удочку ловить буду.

Мы отвечали дяде взрывами хохота. Потом дядя начинал всех нас тормошить — в куче или поодиночке. Боролся со мной, носил на шее маленького Миньку, таскал под мышками Юленьку и Гуньку и вообще проделывал бездну всяких шалостей и глупостей, приводивших нас, ребят, в самый дикий восторг.

Рано утром в воскресенье старшие дети действительно отправлялись с дядей Мишей на рыбную ловлю, или на Чертов мост, или в какую-нибудь, дольнюю прогулку за Москву-реку, или на ярмарку, только что открывшуюся в соседнем селе, где так весело было кружиться на карусели и где продавались такие вкусные пряники. Эти экскурсии с дядей были для нас ни с чем не сравнимым наслаждением. Потом мы возвращались домой, после обеда дядя ложился прикорнуть на часок, а дальше… дальше он либо рассказывал нам интересные истории, которые мы слушали, затаив дыхание, либо принимался за рисование. Дядя отличался большим художественным талантом, и под его кистью на наших глазах с необычайной легкостью вырастали дома, поля, горные хребты, морские пейзажи. Вес выходило, как живое. Помню, однажды был серый, дождливый день, с хмурым небом и быстро бегущими облаками. Мокрые галки сидели уныло на деревьях. Из окон нашей дачи видна была разбитая деревенская дорога, превратившаяся в сплошное море грязи. За ней открывалось широкое желтое поле колосящейся ржи. Природа навевала тоску, грусть и скуку. И мне было тоскливо, грустно и скучно. Мы никуда не ходили, и дядя с утра занялся рисованием. Он выглянул в окно и что-то невнятно хмыкнул про себя. Потом взял кусок ватманской бумаги и краски.

— Дядя, неужели тебе интересно рисовать эту грязную дорогу? — изумился я. — Что в ней красивого?

— А почему бы и нет? — откликнулся дядя. — Вот погоди, пока я окончу.

Дядя быстро заработал кисточками, время от времени пристально поглядывая в окошко. Через час картина была готова. Я взглянул на нее и ахнул. Передо мной лежал прелестный акварельный пейзаж, и даже эта грязная, разбитая дорога выглядела на нем какой-то глубокой и интересной. Дядя с улыбкой наблюдал эффект, произведенный на меня его работой, и затем прибавил:

— Художник может и из грязи сделать чудо красоты. В живописи важно не только то, что нарисовано, но и к а к нарисовано. То же и вообще в искусстве.

Тогда я не вполне осознал значение этих слов. Сколько раз позднее я имел случай убедиться в их глубокой правильности!

От того далекого счастливо-детского лета у меня сохранилось одно яркое воспоминание.

Однажды дядя Миша отправился с нами в далекую прогулку. Мы долго бродили по полям и лугам, окружавшим Мазилово, долго продирались сквозь чащу густого леса, весело сбегавшего к Москве-реке, долго шли вверх по течению вплоть до села Крылацкого. По дороге мы зашли в сторожку лесника, где выпили по стакану молока с вкусно пахнущим черным хлебом. В Крылацком мы купили в лавочке мятных пряников. Потом двинулись в обратный путь и на полдороге, у реки, решили сделать маленький привал для краткого отдыха. Нас было четверо старших ребят, и мы вволю побродили босыми ногами в воде и насладились вдоволь, швыряя камешки «блинками». Когда мы, наконец, очнулись и подумали о продолжении пути, дяди Миши на месте не оказалось. Вначале мы решили, что он находится где-нибудь за прибрежными кустами и с минуту на минуту вернется. Однако наше ожидание не оправдалось. Прошло минут пятнадцать — дяди Миши не было. Прошло полчаса — дяди Миши не было. Прошел час — дяди Миши все не было. Мы не знали, что подумать. Уже вечерело, а до дому еще было далеко. Вдобавок, мы толком не знали дороги, да и дорога-то пролегала через большой темный лес, идти по которому сейчас, на закате солнца, было жутковато. Но куда же все-таки мог деваться дядя? Мы кричали ему, звали его, просили откликнуться — без всякого результата. Мы тревожно обходили близлежащие кусты и полянки — тоже без всякого результата. Дядя точно сквозь землю провалился. Смущенные, встревоженные с заметно упавшим настроением, мы, четверо клопов, устроили тут же на берегу «военный совет» и подвели итоги.

— Не могли же черти его унести! — полусерьезно, полуиронически воскликнул я.

— Конечно, нет! — откликнулась Пичужка. — Но что же все-таки делать?