Воспоминания театрального антрепренера

Шалости еще пошлее, грубее и безобразнее оговорок, потому что их авторами являются по большей части первосюжетные артисты, не боящиеся никакой ответственности за них, даже хотя бы такой, как денежный штраф. Между тем оговорки есть в большинстве продукт необразованности, недалекости, не сообразительности актеров; кроме того, по странной случайности, оговорки более присущи малодаровитым личностям, в талантливом же человеке они как-то стушевываются сами по себе, а так как первосюжетные артисты, за редким исключением, люди развитые, грамотные, способные к анализу своих действий, то им совершенно непростительны те якобы невинные шутки, которыми они глумятся над публикой, над автором, над товарищами.

Я знаю массу шалостей, проделанных у меня в театре, и большинство из них принадлежит «известностям», в роде Милославского, К-ского, Ш-ва. Некоторые из них я приведу для характеристики этих господ и их отношений к театру. публике и товарищам.

В Твери служил у меня актер Смирнов, который без понюшки табаку не мог пробыть буквально пяти минут, У него была так велика страсть к «березинскому», что с своей тавлинкой он никогда не расставался; даже выходя на сцену, он брал ее с собой. Поэтому, исполняя какую-либо роль, он избегал вообще гримировки с усами, а если уж было необходимо быть в таковых, то он приказывал парикмахеру давать ему не наклейные усы, а пристяжные с пружинками.

Однажды, играл он роль Франца в водевиле «Кетли или возвращение в Швейцарию». Пользуясь тем, что до его явления было далеко, он забрался в уборную, снял усы и стал понюхивать свой табачок с чувством, с толком и расстановкой.

Не успел он войти во вкус, как вбегает запыхавшийся сценариус и зовет скорей на сцену, поспеть к выходу. Смирнов опрометью бросился на сцену, впопыхах забыв зацепить за нос усы. Актер Леонов, первый заметивший, что Смирнов вышел полуразгримированным, вздумал пошутить над ним и громко сказал ему:

— К тебе усы очень идут, но жаль, что ты носишь их не на показанном природою месте!

— Эх, брат, ничего не поделаешь! Произнес в тон ему Смирнов, показывая усы, бывшие у него в руках. — Забыл их нацепить проклятых!

Николай Карлович Милославский был шутником большой руки и в своих шалостях на сцене заходил гораздо дальше чем Леонов в вышеприведенном анекдоте.

Как-то играл он Жоржа Морица в популярной французской мелодраме «Графиня Клара Дюбервиль». Во втором акте у него есть сцена с доктором, роль которого по ее незначительности всегда поручается второстепенному актеру. Так было сделано и на этот раз, но игравший не потрудился выучить ее хорошенько и вышел на сцену, не зная ни аза, очень развязно и смело. После двух-трех фраз, исковерканных им немилосердно, Милославский обращается к другим действующим лицам, бывшим тут же и говорит:

— Ради Бога, уберите от меня этого доктора, он меня раньше пятого акта уморит!..

«Доктор» до того сконфузился, что убежал со сцены при громком хохоте зрителей и актеров.

В другой раз Милославский изображал какого-то водевильного любовника. По пьесе одно из действующих лиц должно было обратиться к нему со словами:

— Разве вы меня не узнаете? Я ваш старинный знакомый Петушков!

Актер, игравший этого Петушкова, сказал бойко эту фразу, но фамилию свою забыл, а суфлера расслышать не мог.

— Я ваш старинный знакомый…

И опять запнулся. Милославский с едкой улыбочкой его спрашивает:

— А фамилию свою вы, вероятно, в дороге потеряли?

— Нет-с, зачем же, — конфузливо произнес актер и брякнул на авось: — я Индюков!

Николай Карлович состроил недоверчивую мину и, желая бедного товарища уничтожить в конец, сказал:

— У меня никогда не было знакомого с такой невыносимой фамилией… Вы обознались…

Актер совсем растерялся.

— Но, позвольте…

— Нечего мне позволять, — продолжал тем же насмешливым тоном Милославский, — а если вы мне не верите, то загляните в сегодняшнюю афишу, в ней вы подробно обозначены…

Это, разумеется, шутка, без злого умысла, но она так смутила несчастного Петушкова, что тот, как потом признавался сам, не знал как кончить водевиль.

Этот же Милославский, играя у меня в Костроме отца Моора в трагедии «Разбойники», говорил слабым голосом умирающего человека в той сцене, которая ведется по выходе его из башни. Кто-то из публики крикнул ему:

— Громче!

Николай Карлович выпрямился и, обратясь в ту сторону, откуда послышался возглас, произнес своим голосом:

— Умирающий старик громко говорить не может!

Потом опять принял образ старца и продолжал роль прежним тоном.

Очень похожее на это было устроено комиком К-ским, игравшим в старинном водевиле «Бедовая бабушка» роль старика Глова. По каким-то обстоятельствам, некоторое время суфлера заменял сценариус, крайне неопытный в деле суфлирования, а потому подававший реплики тихо и невнятно.

В средине пьесы, в известном дуэте Глова с Клучкиной, К-ский пел старческим голосом, но когда дошел до слов:

«Не слышу, матушка, ни слова,
Изволь погромче говорить»,

— наклонился к суфлерной будке и, обращаясь к суфлеру, произнес своим голосом: