Воспоминания театрального антрепренера

Делать было нечего — пришлось уделить один из дней для бенефиса Б., который состоялся при полном сборе, благодаря содействию местных властей, муссировавших благотворительность. По обычному условию, за вычетом вечеровых расходов, весь сбор поступает в дележ по равной части между антрепренером и бенефициантом, и подобная бенефисная система имеет в провинции особое название «половинки».

Б., не дождавшись окончания спектакля, когда мы должны были приступить к разделу, в одном из антрактов явился в кассу и выманил обманным образом у кассира весь сбор, с которым тотчас же и скрылся из Костромы. Об этом был составлен протокол, но так как обвиняемого на лицо не было, то и дело это кануло в лету.

— Вот, ваше превосходительство, ваш протеже как зарекомендовал себя! — сказал я Каменскому при первой же встрече, вскоре после этого происшествия.

— Ну, кто ж знал, что он такой пройдоха! — разочарованно произнес губернатор. — Я думал, что и в самом деле у него имеется в виду нечто положительное, вечный кусок хлеба… В чужую душу не влезешь, в особенности же в актерскую…

После этого прошло много лет. О Б. я слышал, что из Костромы он явился в Петербург и с помощью «благодарности» пристроился на казенную сцену…

Я не думал, чтобы после костромской истории он не постеснялся встретиться со мной; по простоте своей я предполагал, что, завидя меня, он сочтет за лучшее перебежать на другую сторону, но… он оказался не из таковых…

Очень смело и развязно отъявляется он ко мне в Тверь, когда я хозяйничал в местном театре, и гордо рекомендует себя «артистом Петербургских театров».

— Что вам от меня угодно? — сухо спросил его я.

— Сейчас я свободен — дайте мне прогастролировать у вас… Мои условия самые удобные: девять спектаклей играю я даром, а с десятого, названного моим бенефисом, сбор поступает всецело, без каких бы то ни было вычетов, мне…

— У меня труппа полна, дела идут хорошо, так что в гастролерах я не нуждаюсь…

— Но в каких гастролерах?! — важно воскликнул Б. — Ведь я не какой-нибудь, я артист и т.д.

— Вы не тот артист, который добывает себе лестное звание артиста казенной сцены упорным трудом и признанным талантом, — ответил я ему резко, — а тот, который пробивает себе дорогу крайнею развязностью…

Б. не дослушал меня и поехал к губернатору, к которому имел несколько рекомендательных писем. Губернатор призывает меня к себе и говорит, что ему было бы желательно видеть у меня на сцене Б. Я передал ему причины, по которым всякие отношения с Б. были для меня немыслимы.

— Но он так добивается этих гастролей в Твери и за него так убедительно просят, что я пообещал ему непременно уговорить вас сойтись с ним и согласиться на его, кажется, необременительные условия.

Но мне лично он крайне антипатичен и его услугами, даже бесплатными, мне воспользоваться нежелательно.

— Я понимаю вас, — сказал губернатор, — но поборите в себе враждебное чувство и дайте ему сыграть, этим вы обяжете меня.

Делать было нечего, пришлось согласиться на его гастроли. Сейчас, по выходе анонса, в городе стал циркулировать слух, что Б., мой личный враг, участвует в моем театре против моего желания, чуть ли не по приказанию губернатора. Этот слух сделал то, что жители были вооружены против гастролера и, собравшись на первый же спектакль в большом количестве, встретили его дружным шиканьем и свистом.

— Это ваши штуки! — сказал мне ничуть не смущенный Б., выйдя за кулисы.

И этот незаслуженный укор, и эта демонстрация (относившаяся исключительно, как оказалось потом, к губернатору) смутили меня до крайности, и я не знал, что сделать с бушевавшей толпой, так необдуманно вступавшейся за старого своего антрепренера. Б. попробовал было еще раз выйти, но его опять встретили шиканьем, тем не менее он начал свою роль, думая силою своего дарования заставить зрителей раскаяться в преждевременном суждении об его персоне; но публика была неумолима — каждый его выход сопровождался гробовым молчанием, а лучшие места роли приправлялись шипеньем.

На другой же день Б. исчез из Твери, оставив на мое имя коротенькую записку, в которой говорилось: «Положим, виноват я перед вами, но зачем же так бесчеловечно мстить».

Этот укор был несправедлив, обидно несправедлив. Я повторяю и теперь, на склоне дней своих, — весь этот протест публики был для меня так же неожидан, как и для Б. Не только я не принимал в нем участия, но даже не подозревал его…

XIII

Сын мой Григорий. — Д.А. Славянский. — Мое путешествие с ним по России и за границей. — Заключение.