Воспоминания: территория любви

Время было такое. Все в идеологических ярлыках: Ван Гог – формалист. И все. И нам – советским людям – «его не надо». Мы – поклонники и проповедники реализма. Точка. Борис Робертович, по большому счету, мне это и сказал. Просто в своей обычной манере – мягко. Мне сразу стало ясно (у нас такие с ним были отношения), что Ван Гог не пройдет. И, кстати, для понимания. На дворе тогда стоял ни много ни мало, а 1944 год. Хотя вот что интересно. Самое первое издание писем Ван Гога вышло в СССР в 1935 году. И с предисловием директора Третьяковской галереи. А подготовка писем к изданию началась в 1929-м. То есть публикацию писем Ван Гога в 1935 году разрешили, а в 1944-м писать о нем дипломную работу мне запретили. А в 1948 году закрыли и сам музей, где были выставлены его картины.

Получается, что чем дальше мы отдалялись от революции, тем дальше и от авангарда, от нового искусства – как русского, так и западного. Хотя нужно сказать, что, побывав в музее и увидев всех этих художников впервые, я как-то сразу поняла, что это для нас такой запретный плод. Ван Гог, Гоген, Сезанн, я уж не говорю о Пикассо… Для обычного советского человека эти имена были под полным запретом.

И конечно, в такой ситуации, при таком отношении партийного руководства, которое решало все, музей был обречен. В 41-м году музей закрыли из-за войны, а коллекцию, как и все прочие произведения искусства, находившиеся тогда в Москве, увезли подальше, в другие города, в частности – в Новосибирск. Но по окончании войны музей же не открыли! Думаю, и не собирались.

Просто в один момент вышло постановление правительства о ликвидации Музея нового западного искусства. И все.

Кстати, у меня даже нет никаких публикаций на этот счет, только многочисленные выступления на эту тему. Хотя… Теперь уже точно не помню, но в 90-е, когда обо всем этом стало можно говорить публично (до этого мы даже не имели права опубликовать то постановление правительства и даже озвучить факт, что оно существует), я могла уже где-то написать, что в 1948 году вышло постановление, подписанное лично Сталиным, согласно которому Музей нового западного искусства признавался «буржуазным», то есть «пропагандирующим буржуазное искусство». Но опубликовать сам документ… Нет. Этого я не могла. Хотя я лично держала его в руках. А это постановление попало в Пушкинский потому, что часть коллекции осталась у нас, а часть ушла в Эрмитаж. И в Эрмитаже есть это постановление. Именно на основании этих документов коллекции и поступили в оба музея.

Так в 1948 году, в строгом соответствии с решением партии и правительства, блистательная коллекция была «закрыта». Даже наши музейные работники с этими картинами не работали. Не имели права. Но до известного момента. Потому что Сталин все-таки в 1953 году умер. И все немного помягчело. И уже в 1956 году мы открыли первую выставку Пикассо. Менялось время, менялось отношение. Постепенно все стало оживать. И мы, и Эрмитаж позволили себе что-то из этой коллекции выставлять, включать в экспозиции.

И эта проблема куда шире моих личных пристрастий, симпатий и антипатий. Это проблема политики в области культуры в определенное время – когда музей по решению Сталина был закрыт, а замечательнейшая коллекция, которой могла бы гордиться Москва, расформирована, и того, как эта политика осуществляется сегодня… Назревают новые проблемы, которые тоже надо обозначить. Для меня это очень серьезно, потому что в этом суть моего пребывания в ареале культуры.

Сейчас идет очень важный разговор о том, какой быть стране. И оценки того, что происходит, куда движется Россия, есть как положительные, так и негативные. В этой ситуации мне просто негоже промолчать.

Я не собираюсь пропеть что-то «во славу», чтобы кому-то понравиться или кого-то разочаровать. Я люблю свою страну. Это моя страна, и ни в какой другой я жить не буду. Больше того, я приняла многое, что на моем веку в стране произошло, и при этом далеко не всегда согласна с тем, как дело движется сейчас. Но это всего лишь моя жизнь и моя оценка. Что из того, что я обо всем этом думаю?! Страна была до меня, страна будет и после меня. Я это прекрасно понимаю.

«Паллада и Кентавр» Сандро Боттичелли