Во время сессии Совета местного хозяйства, 3 декабря, я был назначен дежурным при Государе императоре. Так как 6 декабря мне предстояло быть произведенным в генерал-майоры, то это было мое последнее дежурство как флигель-адъютанта. Государь в этот день проявил ко мне исключительное внимание. Как только я вступил на дежурство, то получил приглашение, переданное мне камердинером, к высочайшему завтраку. За завтраком никого, кроме их величеств и августейших дочерей, не было, а наследника привели к концу завтрака. Он уже был бойкий мальчик, смелый, живой, в задаваемых им вопросах чувствовался любознательный ум. После завтрака довольно долго продолжалась беседа за кофе, Государь сам наливал ликеры и угощал; отпуская меня, императрица пригласила меня прийти к дневному чаю к пяти часам.
Когда я пришел, Государя еще не было, он пришел позже, императрица этим временем показывала мне свои собственноручные работы, приготовленные для предстоящего благотворительного базара. Было очень много красивых художественных рисунков, календарей, блокнотов, записных книжек, раскрашенных акварелью. Императрица очень хорошо рисовала, были также некоторые предметы работы великих княжен. Я просил разрешения приобрести на память одну из работ. Императрица сама выбрала для меня очень красивый блокнот, который и хранится у меня до сих пор. Когда пришел Государь, сели пить чай, который разливала императрица. После чая Государь пригласил меня к обеду в 8 часов, так что я почти целый день моего дежурства провел с их величествами. Только около 10 с половиной часов вечера со мной простились. Государь очень интересовался работами в Совете местного хозяйства, спрашивал мое мнение о губернской и уездной реформах, вдаваясь во все детали. Это последнее мое дежурство оставило во мне неизгладимое впечатление. Сейчас, когда я пишу эти строки, прошло с тех пор очень много лет, но память об этом дне ярко сохранилась в благодарном моем сердце.
6 декабря состоялся высочайший приказ о моем производстве в генерал-майоры с зачислением в Свиту его величества и по гвардейской пехоте. Так как я был предупрежден об этом за несколько дней, то успел себе сшить и форму, соответствовавшую новому моему чину и званию.
Рано утром, в 8 часов, я надел генеральскую форму и отправился в Преображенский полк, 1-й батальон которого праздновал в этот день свой батальонный праздник. С производством моим в генералы я больше не мог числиться в списках полка и был зачислен по гвардейской пехоте. В этот день минуло 25 лет, что я числился в 4-й роте полка. Когда я приехал в полк и после молебствия подошел к своей родной 4-й роте, чтоб ее поздравить с праздником, ко мне вышел ее командир и в присутствии всех построенных ее чинов произнес несколько слов, вспомнив мою службу в роте в эти четверть века, в течение коих я хотя и числился только номинально, но никогда не забывал своей роты. В память этой тесной духовной связи с ротой в течение 25 лет командир роты просил меня принять от чинов роты благословение — нагрудный золотой образок с эмалью Св. Николая Чудотворца на золотой цепочке с соответственной надписью. Растроганный до слез, я не знал, какими словами выразить благодарность. Я надел этот дорогой для меня образок и с тех пор никогда его не снимал. Командир полка великий князь Константин Константинович, отдавая приказ по полку о моем производстве в генералы и исключении меня из списка полка, оказал мне также большую честь и внимание дорогими, незаслуженными словами по моему адресу, с которыми он обратился ко мне в приказе.
Из полка я проехал на Царскосельский вокзал, чтоб успеть до начала высочайшего выхода (это был день тезоименитства Государя) представиться его величеству по случаю моего производства в генералы и поблагодарить за оставление меня в Свите. Государь меня тотчас же очень ласково принял и сказал мне, что зная, что 3 декабря было мое последнее флигель-адъютантское дежурство, он и императрица хотели особенно подчеркнуть этот день в моей памяти. После высочайшего выхода в этот день я уже со всеми лицами Свиты официально приносил поздравление их величествам.