Воспоминания. Том 1. Сентябрь 1915 – Март 1917

Прочитывая теперь свои прежние речи, я вижу в них отражение того, что видел с того места, на котором стоял, отражение того настроения, какое свидетельствовало о моей подавленности и одиночестве и о том, что зловещие предчувствия ужасов, надвигавшихся на Россию, меня не обманывали...

3 ноября в Синод явилась депутация моих прежних сослуживцев по Государственной Канцелярии, сотрудников моей редакции, и поднесла мне на память фотографическую группу... Меня очень тронуло такое внимание и, в ответ на обращенные ко мне речи, я сказал своим друзьям следующую речь:

"Дорогие друзья мои! Трогает меня Ваша любовь к Вашему бывшему начальнику, и если бы Вы только знали, как глубока моя признательность к Вам и, в то же время, как искренна скорбь о разлуке с Вами... Я называю Вас своими друзьями, как называл и тогда, когда был Вашим начальником, когда, стоя во главе Редакции, руководил Вашими занятиями в родных стенах дорогого нам Мариинского Дворца. Знаете ли Вы о том, как много нужно для того, чтобы начальник называл своих подчиненных своими друзьями, сколько нужно взаимного понимания, сколько доверия, сколько уважения! Увы, все это можно было найти только в Государственной Канцелярии, этом средоточии людей чести, высоких нравственных понятий, глубокого понимания служебного долга, связанных между собой общностью воспитания и благородными традициями рода, преемственно передаваемыми из поколения в поколение.

Мы составляли одну дружную семью, где иерархические рамки различия служебного положения создавались не внешними требованиями субординации и дисциплины, а взаимным тактом и глубоким пониманием психологии власти, достойнейшими представителями которой мы были окружены. Мы видели перед собой, в лице представителей власти, сочетание огромных знаний, наряду с величайшим смирением; мы видели тяжелое бремя обязанностей, какое они несли с редким самоотвержением, но не видели того, чтобы кто-либо из них величался своими преимуществами, или жаловался на свое бремя.

Два, всего два месяца тому назад, я вступил в Синодальный Дом, и что я могу сказать Вам, какими впечатлениями могу поделиться!..

Несмотря на величайшие усилия, мне не удалось еще найти общего языка для разговоров со своими сослуживцами; я не привык еще и, кажется, никогда не привыкну к той специфической атмосфере, какой пропитаны стены этого Дома... Я вижу здесь людей другого склада, иного духа, иных понятий, в отношении которых мои обычные приемы общения с сослуживцами, столь хорошо Вам известные, сказываются непригодными... Здесь в каждом начальнике видят лишь носителя прав и привилегий; здесь совершенно не учитывается ни юридическая, ни нравственная ответственность власти, и в этом учреждении Духовного ведомства – нет никакой духовной связи ни между начальниками и подчиненными, ни между этими последними друг с другом. Отсюда взаимные недоверие и неискренность, соблюдение внешних требований отношения к начальству, часто даже в ущерб личному достоинству, а наряду с этим глубоко сокрытое недоброжелательство и зависть, хитрость и обман...

Все это до крайности осложняет мою задачу установления добрых, простых, искренних отношений с моими сослуживцами и отягощает бремя той ноши, какое я должен нести... Правда, говорят, что целительное время сглаживает всякие неровности... Это верно; но беда в том, что времени больше не будет, и я не обольщаю себя никакими иллюзиями. Да, повторяю Вам еще раз, времени больше не будет... Каждый из нас останется в глазах других тем, чем был; но новых друзей мы не успеем уже приобрести. Вот почему нужно вдвойне дорожить старыми, вот почему мне так дорога ваша любовь и то выражение, каким Вы ее увековечиваете и какое останется для меня последней памятью от моих последних друзей". Из числа участников этой депутации один только Даниил Леонидович Серебряков остался в живых, чудом спасшись от большевиков; остальные погибли, а мой ближайший сотрудник, заместивший меня и назначенный редактором Полного Собрания Законов Российской Империи, тихий и скромный Валериан Валерианович Свенске, как мне сообщали, сошел с ума, подавленный ужасами революции.

Глава XLVII. Речь члена Государственной Думы Н.Н. Милюкова 1-го ноября 1916 г.

В составе Совета министров было много способных и энергичных людей и, в условиях нормальной государственной жизни, каждый из них оставил бы крупный след. Но даже у наиболее уверенных в себе оптимистов опускались руки при встрече с теми злодеяниями, какие пускались в обращение Думой в ее неудержимом стремлении опрокинуть Трон и свергнуть Царя. С высоты думской кафедры раздавались все более возмутительные речи, отравлявшие своим ядом все большие круги и вносившие разложение в толщу народа и даже армию.