Воспоминания. Том 1

т. е. все лица, которые или уже тогда пользовались большим научным авторитетом (как, напр., Цинковский), или же были тогда еще молодыми 63 профессорами, впоследствии получившими известность (как, напр., Сеченов, который теперь имеет репутацию всесветной знаменитости), но все они были естественниками, а также были несколько все заражены тем духом, который в то время царил в университете, a именно: отнюдь не давать каких бы то ни было преимуществ студентам из хорошей фамилии, или имеющим средства. Конечно, этот принцип совершенно справедлив: понятно, что таким студентам не следует давать особых преимуществ в смысле учения и отметок; но дело в том, что стремление не давать преимуществ большею частью сводилось к несправедливости в обратную сторону, к несправедливости по отношению к тем молодым людям, которые или имели средства, или носили более или менее известные фамилии.[ldn-knigi1] В это время Корыстелев был деканом математического отделения физико-математического факультета, - и вот этим ученым естественникам почему то взбрело в голову, что диссертация Лигина признана соответствующей для защиты на степень магистра механики именно потому, что Корыстелев был его ближайшим учителем и воспитателем. Раз была пущена эта молва - господа профессора естественники решили его провалить, хотя никто из них решительно ничего не знал ни по математике, ни по механике, а потому они в никакой степени не могли быть судьями работы Лигина.

Помню, что во время защиты диссертации они все на него напали, но нападение это было совершенно детское; по очереди каждый из этих профессоров просто утверждал, что диссертация Лигина решительно никуда не годна, но при этом не приводилось решительно никаких доказательств. Впрочем, - как я уже сказал ранее, профессора естественники и не могли представить доказательств, так как этого предмета они не знали. Единственный между ними, который мог бы судить о диссертации, был молодой профессор Усов (нынешний профессор математики и физики в Московском университете), но и Усов не был специалистом по механике и, кроме того, несколько кривил душою, так как был заражен именно тем направлением, которым были заражены все университеты того времени, т. е. "демократическим" - которое выражалось в боязни оказаться в какой бы то ни было степени покровителем студента из-за его фамилии или из-за его средств. Так как тогда математического факультета не было (да и до сих пор в университет его нет), а был физико-математический факультет, на котором изучались все естественные науки, а следовательно, и профессора естественники были полновластными членами совета факультета, то, в конце концов, большинством голосов, диссертация 64 Лигина была признана негодной.

Тогда я, - хотя и не принадлежал к коллегии профессоров, так как только что и недавно кончил курс в университете, - все же вмешался в это дело и сказал одному из профессоров (кому не помню: или Мечникову, или Сеченову), что решение их крайне несправедливо. Они мне отвечали, что до них дошли сведения, что все профессора математического отделения дали отличный отзыв о работе Лигина только по личным причинам. Тогда я посоветовал им послать диссертацию Лигина - Шалю в Париж, который, в сущности говоря, и был творцом новой геометрии, составляющей в настоящее время во всех университетах предмет особой науки. Шаль, получив эту диссертацию (которая была переведена на французский язык), через несколько времени дал отзыв, что это "превосходная работа" и что, так как ему известно, что есть две степени: магистра и доктора, и можно дать доктора помимо магистра, то он, Шаль, с своей стороны за такую прекрасную работу сделал бы Лигина прямо доктором механики, минуя звание ученой степени магистра механики. После такого отзыва, факультет сейчас же собрался и признал Лигина достойным степени магистра механики. Затем Лигин написал другую диссертацию на степень доктора механики и в течение 25 лет был профессором механики в Новороссийском университете. По прошествии 25 лет, так как Лигин был человек довольно состоятельный (у него было имущество в Одессе), его выбрали Одесским городским головой, каковым он был в течение трех лет и затем был выбран городским головой на следующее трехлетие.

В это время я уже был министром финансов, а Варшавским генерал-губернатором был светлейший князь Имеретинский, который со мной находился в прекраснейших отношениях. Попечителем Варшавского округа после кончины моего дяди, сенатора Витте, был сделан Апухтин, который оставил по себе в Варшаве дурную память, так как в учебных заведениях Царства Польского он преследовал крайне узкие национальные цели.