Воспоминания. Том 2. Московский университет. Земство и Московская дума

Это был один из хороших дней моей жизни. Результат нескольких лет усидчивой работы был оценен одним из самых видных деятелей современной науки. Я думал, что попал наконец в такую область, где можно работать не в полном одиночестве, как я делал доселе, а находя поддержку, критику и оценку. Но эта была только мимолетная мечта. Менделеев вскоре после нашего свидания упомянул о моей работе на происходившем в Англии юбилейном празднестве в память Фарадея; при этом он заявил, что надобно дождаться окончания исследования, прежде нежели произнести о нем настоящее суждение. Но окончания не вышло, а он молчал. Я писал ему, прося дать какой-нибудь отзыв, говоря, что я, человек новый в этой области, зажег свой собственный светильник и иду во тьме кромешной по никем еще не пробитому пути, а потому нуждаюсь в освещении со стороны; он ответил, что теперь занят другим, что прежде всего надобно есть, но что, когда ему будет досуг, он непременно займется этим делом и выскажет свое мнение. Впоследствии он при свидании подтвердил, что я стою на совершенно научном пути; но критики я все-таки не дождался. Несчастное увлечение промышленными вопросами и в особенности тарифной системой отвлекло его от научных занятий.

Другие дали и того менее. В Москве меня просили изложить свою теорию в Обществе любителей естествознания, которого я, даже без моего ведома, был выбран действительным членом. Я прочел лекцию в течение двух часов, но не услышал в ответ ни одного дельного замечания. Химики говорили, что судить об этом должны математики, а математики говорили, что судить об этом должны химики. Основательно познакомиться с вопросом никто не взял на себя труда. Немного об этом потолковали, и дело кануло в воду. Так я до сих пор и не знаю, сделал ли я важное открытие, бросающее новый свет на науку, или это только остроумная фантазия, которая, блеснув мгновенно, предается забвению. А между тем, нельзя не сказать, что затронутые мною вопросы составляют предмет величайшего интереса для всякого научного деятеля. Если только отворена дверь в область, куда еще никто не заглядывал, если указана возможность подступить к вопросам, доселе покрытым непроницаемой тайной, то и эго уже немаловажная заслуга в науке.

Таково безотрадное положение русских ученых, в особенности тех, которые не пишут в иностранных журналах и не проповедывают модных идей. Они принуждены работать в полном одиночестве, не встречая ни сочувствия, ни оценки и не видя плодов от своего многолетнего труда. Хорошо еще, если их не забросают грязью за то, что они осмеливаются восстать против господствующего течения. У нас это дело самое обычное. Серьезная критика исчезла; уважение к мысли и труду утратилось совершенно; но хватить человека, который не носит на себе модного ярлычка, на это способен всякий нахал и невежественная публика рукоплещет этой журнальной расправе.