Воспоминания. Траектория судьбы

Я всю жизнь работала в музее, создателем которого является отец Марины Цветаевой — профессор Московского университета Иван Владимирович Цветаев. Так оказалось, что я жила в одном доме с Мариной Цветаевой, сама того не зная. Я жила в пятом подъезде в доме номер четырнадцать дробь пять на Покровском бульваре, а она — в четвертом, на одном этаже с моей приятельницей Наташей Саакянц, которая потом стала артисткой Театра сатиры. Но увы, я узнала об этом очень поздно, только когда прочла воспоминания младшей сестры Марины — Анастасии Цветаевой, которая и написала об этом. И когда я сказала о таком совпадении, она, будучи человеком с воображением, заметила: «Как интересно! Вы жили в одном доме с Мариной, дочерью основателя музея… Это знак судьбы».

Наверное, так, но в мой любимый музей, созданный Иваном Владимировичем, я попала совершенно случайно. Хотя, возможно, это тоже судьба.

Роман с театром

Театр, театр… Ах, я до сих пор помню это магическое слово «Гельцер». Такое странное, нерусское. Екатерина Гельцер. Знаменитая звезда балета 20-х годов. Помню, как смотрела с ней в главной роли «революционный» балет Глиэра «Красный мак».

Папа дружил с директором Большого театра Еленой Константиновной Малиновской. Известная была в то время женщина. Благодаря ей я с детства бывала с папой в Большом, восседала в директорской ложе. Интересно, что мама с нами в Большой не ходила, хотя она была прекрасной пианисткой, любила и исполняла серьезную музыку. Почему мы с папой обычно ходили в театр вдвоем? Я не знаю.

В театр я попала не по возрасту — совсем маленькой. Поэтому поначалу я выдерживала, может быть, один акт. Потом меня укладывали на красный диванчик, стоящий в директорской ложе, а взрослые продолжали смотреть спектакль. Когда действо заканчивалось, папа меня, сонную, уносил из театра домой на руках. Благо наш дом находился совсем близко.

Пропускал нас в эту ложу некий «особый человек». Помню, только что закончилась война, уже ушла в мир иной Малиновская… Папа вернулся с фронта. И вот однажды он предложил: «А пойдем, дочь, в Большой!» Я ему в ответ: «Папа, ведь там твоих-то никого нет, как мы пойдем?» А он настаивает: «Ну давай попробуем, почему нет?» И мы пошли. А там на входе стоит все тот же «особый человек». Он нас сразу узнал и пропустил. После этого мы еще несколько раз сходили в Большой благодаря этому старому знакомству. Но однажды все закончилось: мы пришли — а его нет.

Я очень благодарна отцу за то, что он научил меня любить и понимать театр. А он, видимо, и сам хотел приучить меня ценить театр, потому и брал с собой. Помню, как мы ходили на первое исполнение Пятой симфонии Шостаковича в 1937 году, на премьеру оперы Тихона Хренникова «В бурю» в театре Станиславского и Немировича-Данченко в 1939-м. Не могу сказать, что я сразу полюбила Шостаковича… Но во многом благодаря этому раннему знакомству позже я его действительно полюбила и слушала все его симфонии, вплоть до Пятнадцатой.

Отец был и остается главным человеком, учителем, который открыл для меня искусство. Он все время подталкивал меня, способствовал увлечению театром. Правда, в Художественный папа сводил меня всего один раз. Но я сразу полюбила этот театр и просто влюбилась в знаменитого Качалова. Он тогда был уже довольно стар и почти не выходил на сцену, лишь еще в легендарном «На дне» играл Барона. Даже те, кто видел его на сцене только в этой роли, не могли не понять, что соприкоснулись с гением. А во время войны я ходила на выступления Качалова в Колонном зале, где он читал фрагменты из «Войны и мира» Толстого. У Василия Ивановича был потрясающий голос, который проникал прямо в душу. Еще он играл в спектакле по пьесе Гамсуна «У врат царства» в дуэте с Клавдией Николаевной Еланской. Я ходила практически на каждый спектакль с их участием. Не преувеличиваю. Вот только играл Качалов уже всего несколько раз в году. Однажды во время спектакля Качалов на сцене нечаянно уронил Еланскую. Она сидела в кресле, он подошел сзади, обнял ее за плечи… И тут они оба упали! Но большие артисты легко и изящно вышли из положения: Качалов Еланскую поднял, при этом сделал вид, что извиняется. Она, естественно, его простила. И спектакль продолжился. Большинство зрителей так ничего и не заподозрили. А я сижу и думаю: не сломал ли он что-нибудь себе или ей, когда оба хлопнулись? А еще я была на премьере гениального спектакля «Три сестры», который поставил Немирович-Данченко.

Как в то время люди стремились в театр! Чтобы попасть на эту премьеру, я стояла в очереди за билетами трое суток. Правда, не подряд: я записалась вечером в очередь, потом ушла на несколько часов (благо жила поблизости), в это время за меня стояла приятельница. Потом вернулась, а она пошла спать. Я же продолжала стоять. А вот в последние сутки мы уже никуда не уходили до утра: всю ночь ждали, когда начнут продавать билеты.