Воспоминания (Царствование Николая II, Том 2)

12-го сентября последовало назначение государственным контролером Харитонова вместо уволившегося Шванебаха. Харитонов при мне был товарищем государственного секретаря, а государственным {405} секретарем был барон Икскуль. Харитонов, человек умный, способный, хороший юрист большого опыта, но есть продукт воспитания петербургских канцелярий вообще и государственной канцелярии в частности. Этот продукт выражается в преклонении формуле "чего изволите".

Он, может быть, и был за конституцию, а затем и против конституции; он был за Финляндию, а теперь против. Он сам принимал ближайшее участие в первоначальном редактировании самых либеральных основных законов, которые затем поступили при мне в совет министров и которые довольно существенно переделаны, а затем он сам, когда это было нужно, в качестве сотрудника членов кабинета Столыпина, являлся на кафедру, чтобы толковать эти законы совершенно в обратном смысле, сравнительно с тем смыслом, который эти законы имеют, и смыслом, который отлично известен Харитонову.

Но все-таки, при всех его положительных умственных способностях и знаниях и крайней слабости к политической морали, главным образом, он есть чиновник. Я помню, что когда мы обсуждали проект основных законов в той редакции, которая преимущественно принадлежит ему, я к нему обратился с вопросом: почему он, например, написал такую то статью, или такую то. Он мне на это не отвечал по существу и ограничивался объяснениями, которые по его мнению были исчерпывающими: что такая то статья взята из японской конституции, а такая то статья из шведской конституции, такая то статья из итальянской конституции и все его объяснения - такого рода.

13-го сентября последовало опубликование конвенции между Англией и Poccией по делам Персии, Афганистана и Тибета. Эта конвенция знаменовала крутой поворот наш от политики сближения или, иначе сказать, флирта с Германией к сближению и флирту с Англией, а так как дамы, как Англия и Германия, являются особами довольно ревнивыми и снабжены умственными способностями, не менее развитыми, нежели у нас, то и мы попали в двойственное положение и покуда отделываемся из этого двойственного положения тем, что Германию уверяем, что мы, конечно, любим более всего Германию, а с Англией флиртуем более для виду, и Англии, когда нужно, говорим обратное. Я думаю, что долго на этих уверениях жить будет невозможно, и полагаю, что, кроме тех неожиданностей, которые уже {406} эта двойственность проявляет в наш ущерб, она будет проявляться в неблагоприятном для нас смысле и в будущем.

В сущности, сближение с Англией само по себе не имеет особо важного значения, но оно важно потому, что Англия есть союзница Франции, а мы являемся тоже союзницей Франции, а потому сближение с Англией на почве заключения конвенции по вопросам наиболее колким в наших отношениях с Англией, представляется как бы, если не заключением тройственного союза, то во всяком случае созданием тройственного соглашения, и поэтому недаром дипломатия прозвала это соглашение, в противоположность тройственному союзу (Германия, Австрия и Италия) - тройственным соглашением entente cordiale de trois puissances.

Само по себе это соглашение представляется нам невыгодным потому, что оно дает более выгод Англии, нежели нам. История соглашения такова: после Портсмутского договора, когда на обратном пути я был в Париже, то ко мне приехал Козелл-Поклевский, который в то время был первым секретарем английского посольства, очень близкий человек к королю Эдуарду VII.

Он приехал ко мне от имени короля приглашать приехать к королю в Англию. Когда я от этого приглашения уклонился потому, что не имел права поехать в Англию к английскому королю без соизволения Государя Императора, то Поклевский мне на основании конспекта, который он имел в руках, развил идею о соглашении с Англией, - соглашении, которое в общих чертах тождественно с тем, которое впоследствии было заключено Извольским по всем вопросам, в которых являлись постоянный столкновения с Англией и, главным образом, по делам Персии, Афганистана, Тибета и Персидского залива.

При этом Козелл-Поклевский мне передал, что он приехал в Париж по поручению короля Эдуарда и с ведома и разрешения нашего посла, графа Бенкендорфа. Я просил Козелл-Поклевского передать королю, что, если я буду, как это предполагает король, приехавши в Poccию, во власти и буду иметь влияние на международные отношения, а об этом я не имею никаких сведений, то король может быть уверен, что я употреблю все средства для того, чтобы установить между Poccией и Англией нормальные, добрые отношения.