Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Людей духовного происхождения можно было узнать по именам. Их дочери получали образование в церковно-приходских школах для девочек. Сыновей посылали в семинарию, после ее окончания некоторые поступали в духовные академии. Выйдя из академии, они иногда становились монахами и делали карьеру среди черного духовенства или посвящали себя педагогике. Но чаще всего учащиеся семинарий и академий получали духовный сан священника. Перед этим им нужно было жениться. Церковные приходы, особенно в деревнях, переходили, само собой разумеется, от отца к сыну; а в семьях, где не было сыновей, священник выбирал себе преемника, выдавая за него замуж одну из своих дочерей.

Когда наступало время вступать в брак, выпускник-семинарист женился на выпускнице церковной школы – именно там он подыскивал себе будущую жену. Это было проще и легче, чем ездить по провинции в поисках спутницы жизни. Вероятно, была и более логичная причина: ведь несходство интересов, существенная разница между учебными программами мирских и духовных школ формировала в этих молодых людях совершенно особую психологию; они думали и вели себя совсем не так, как дети мирян.

За несколько лет до начала войны под влиянием прогрессивных идей новшества стали проникать даже в это сословие российского общества. Дети духовенства начали выбирать себе другие профессии, но по-прежнему очень мало мирян становилось священниками.

Насколько я могла понять, образование, которое получали эти девочки в церковной школе, никак не соответствовало тем условиям, в которых они жили и к которым им предстояло вернуться. Это была школа-интернат, и родители в большинстве случаев были настолько бедны, что дочери не могли приехать домой на зимние каникулы, а только на летние, проводя, таким образом, девять месяцев в году в школе.

Дисциплина была строгая, даже монашеская; ученицы проводили много часов в церкви и соблюдали все посты. Главными предметами школьной программы были предметы, связанные с религией. Практическим предметам не уделялось никакого внимания. Девочки умели вышивать, играть на фортепиано, петь в хоре – и это все. Спорт был, разумеется, под запретом. Ученицы носили платья из грубой материи, перехваченное в талии. Все они почти без исключения были бледненькими, недокормленными, болезненными на вид. Возвращаясь в свои деревни к своим в основном бедствующим семьям, они были поздоровевшие, что могло бы послужить возрождению этого хилого сословия, и с полезными знаниями, которые помогли бы преобразить деревенскую и сельскую жизнь.

Поначалу робкие в моем присутствии, девочки быстро привыкли ко мне и охотно отвечали на все мои вопросы. Я особенно подружилась с классом, который выпускался весной 1915 года, и помогала – по просьбе учениц – на церемонии вручения им дипломов, а затем присутствовала на торжественном обеде. В перерыве между выдачей дипломов и обедом я пошла с девочками в сад, и одна из них, сидя верхом на стене, развлекала нас пением фабричных частушек, подыгрывая себе на балалайке. Эта комическая фигура на стене в коричневом форменном платье и белой пелеринке, балалайка и особенно слова частушек являли собой такой контраст по сравнению с епископом, чопорной директрисой и торжественной и ханжеской атмосферой церемонии вручения дипломов, что и девочки и я смеялись до слез.

На следующий день мы, почти плача, простились, и многие ученицы долго потом продолжали писать мне из своих дальних деревень со всех концов этой провинции.

Иногда, когда позволяло время, я совершала краткие визиты к своему отцу в Царское Село. Той зимой 1915/16 года наши войска несли потери, как говорили, из-за нехватки боеприпасов. Работы нам значительно прибавилось; я смертельно устала и нуждалась в отдыхе.

Дом в Царском Селе, который с такой любовью строили мой отец и мачеха и в котором они собирались провести остаток своей жизни, был теперь, по всей видимости, закончен. Оставались еще кое-какие мелочи, но это можно было сделать по окончании войны. Коллекции, привезенные из Парижа, были на своих местах, стеклянные витрины были заполнены драгоценным фарфором, китайскими безделушками, старинным серебром, прекрасными изделиями из стекла. Картины и портреты были развешаны на стенах, комнаты уставлены великолепной антикварной мебелью. Все эти вещи выбирали отец и мачеха с особым вниманием, и каждая из них представляла для них какое-нибудь приятное воспоминание.

За все эти годы отец очень мало изменился. В возрасте пятидесяти пяти лет у него была фигура молодого человека, и он мог по-прежнему рассмешить меня до слез историями и анекдотами, которые рассказывал бесподобно. Он перенес в Царское Село все привычки, так хорошо известные мне и такие любимые. Его туалетная комната благоухала запахом духов, которые он всегда использовал, а одежда была сложена все так же на запасной постели.