Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Забыв о себе, он встал между народом и императорской четой. Он стремился спасти своих монархов вопреки им самим. Смогут ли они когда-нибудь понять это?

Мои мысли перенеслись в Царское Село. Я представила императрицу, склонившуюся над постелью своего внезапно заболевшего сына. Распутин без конца повторял: «Пока я жив, цесаревич будет жить». Что она могла чувствовать по отношению к тем, кто отнял у нее единственный источник надежды? И, несмотря на мое враждебное отношение к ней, в тот момент мое сердце ощутило ее муки.

Эти мысли необъяснимым образом заменялись другими. Я переживала нечто вроде патриотического подъема, совершенно молодого, беззаботного, беспечного. Должен быть положен конец всему, что происходит в России, всему, что ведет страну к уничтожению. Конец режиму, который, судя по всему, изжил себя!

Но как же с Дмитрием? По каким соображениям, по чьему решению его отправили на Кавказский фронт? Сколько продлится его ссылка? Кто защитит его от мести сторонников Распутина?

Уложив вещи, Дмитрий вернулся, и уже в сотый раз мы стали взвешивать и обсуждать обстоятельства его отъезда. Теперь казалось, что единственным человеком, который мог оказать какое-то влияние на императора, была его мать. Все другие члены семьи истощили имевшиеся средства к убеждению. Мы решили, что я проведу два или три дня в Царском Селе, а затем поеду в Киев, где в то время жила мать императора Мария Федоровна и руководила работой Красного Креста. По дороге я должна была заехать в Москву повидать тетю Эллу.

Я страстно желала продолжить дело, начатое Дмитрием, и знала, что это облегчит его ссылку и сделает ее менее безнадежной, если он будет чувствовать, что кто-то постоянно действует от его имени.

За обедом мы разговаривали на другие темы, стараясь не задерживаться на тех, что терзали нас. После обеда пришел молодой капитан, преподаватель офицерского курса Пажеского корпуса, чтобы отвезти Юсупова на вокзал. Мы все спустились в вестибюль проводить его. Капитан в полной боевой выкладке ждал в некотором смущении на лестничной площадке.

Феликс надел свою серую солдатскую шинель и попрощался с нами. Мы обнялись. В сопровождении капитана Феликс спустился по лестнице, и входная дверь захлопнулась за ним с тяжелым стуком.

Мы снова поднялись наверх. Дмитрий начал просматривать свои бумаги в ящиках письменного стола. Он подошел и стал задумчиво рассматривать несколько больших фотографий очень красивой женщины, не зная, какую взять с собой. Но все они были слишком велики, и со вздохом он положил их назад в ящик. Он закончил с содержимым своего письменного стола, но его руки не находили покоя и полубессознательно касались в последний раз давно знакомых предметов, лежавших рядом. Наконец, его взгляд остановился на акварельном портрете нашей матери в черной кожаной рамке, который стоял перед ним за чернильницей. Затем он поднялся и медленно обошел всю комнату. Я молча следила за его движениями и направлением его мыслей. Мы оба знали, что он больше никогда не увидит этих вещей. Кто-то постучал в дверь. Это был камердинер моего брата, который принес небольшую квадратную коробочку из некрашеного дерева.

– Ваше высочество, это только что принесли для вас, – сказал он смущенно.

– Дай ее мне; что это? – спросил Дмитрий.

– Вот она. Я не знаю, что в ней. Я не дам ее вам в руки. Я ее принес, только чтобы показать; в ней может быть что-то опасное…

– Бомба? – рассмеялся Дмитрий. – Дай ее мне. Я посмотрю.

Камердинер осторожно передал ему коробочку.

– Не трясите ее, ваше высочество. Она может взорваться… – сказал он с опасением в голосе.

Мы тщательно осмотрели ее со всех сторон. Дмитрий взял перочинный ножик и засунул лезвие под крышку.

– Нет-нет, ваше высочество, не делайте этого сами, ради бога, – со страхом умолял его слуга. – Позвольте, я открою ее сам.

Дмитрий потряс коробочку у своего уха, убеждаясь, что в ней не может быть ничего ужасного, и отдал ее слуге. Камердинер вышел и вернулся несколько минут спустя в еще большем смущении. Крышка была снята; на дне коробки, аккуратно упакованный в вату и папиросную бумагу, блестел синей эмалью орден Сербии. Это небольшое происшествие несколько отвлекло нас.

Час отъезда неумолимо приближался. Я решила, несмотря на запрет, поехать на вокзал провожать брата. Двое наших дядюшек, великие князья Николай и Александр, обещали тоже быть там. Они приехали за несколько минут до полуночи, но оставили нас ненадолго одних.

Теперь пора было ехать. Дмитрий бросил последний взгляд на все, что он оставлял, погладил мягкую рыжую шерсть своей любимой собаки и надел пальто. Вся челядь собралась в вестибюле. Сразу вспомнились многочисленные проводы, которых было немало в нашей жизни, нередки среди них и горестные.

Почти все слуги тихо плакали. Адъютант Дмитрия громко рыдал, и слезы капали ему на пальто. Мы сошли вниз и сели в машину.