Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Пока мы жили на Невском, я постоянно ожидала обыска, который, как ни странно, так и не случился, хотя условия для этого были самые подходящие. С самого начала войны на втором этаже дворца размещался госпиталь, организованный англичанами. В подвале жили около пятидесяти санитаров, которые прекрасно знали расположение комнат.

Почти каждый вечер по трубам ветхой системы отопления до нас доносились звуки их оргии. Мы отчетливо слышали, как вынимают пробки из бутылок, а разговоры принимают все более угрожающий характер, по мере того как развязываются языки.

Однажды поздно вечером наш старый дворецкий, который был в доме еще до нашего рождения, пришел предупредить меня, чтобы я не ложилась той ночью спать. Санитарам захотелось выпить больше, чем обычно, и они были особенно агрессивны. Они угрожали обойти весь дом в поисках вина. Старый дворецкий, который один из всей нашей многочисленной челяди остался полностью верен нам, спрятал и вино, и столовое серебро. Но ничего не произошло. Санитары слишком сильно напились, чтобы подняться наверх за добычей. Я упоминаю об этом только в качестве примера той постоянной неопределенности, того постоянного ожидания несчастья, в котором мы жили.

Так, долгое время мне угрожали неприятности со стороны того самого санитара, который когда-то был лакеем в нашем доме и которого я посылала к Дмитрию с письмом после смерти Распутина. Я с большим трудом добилась для этого человека места санитара в моем госпитале, после того как узнала, что он заболел на фронте, не мог выдержать окопную жизнь. В госпитале он настолько забыл обязанности, налагаемые военной службой, и так возмущенно жаловался на сравнительно несложную работу, что мне часто приходилось делать ему выговор, и в конце концов за какую-то вопиющую халатность я приказала его посадить под арест на двадцать четыре часа.

После революции, следуя примеру других, он бросил работу и возвратился в Петроград вместе со своей женой, которая одно время была моей горничной в Пскове. То она, то ее муж постоянно приходили ко мне с угрозой выдать меня Совету под тем или иным предлогом; и все это в отместку за вполне заслуженное наказание, которому я его подвергла. В большинстве своем наши слуги, которые были с нами очень много лет и жили в доме вместе со своими семьями, стали теперь опасными врагами, готовыми причинить нам любой вред, который, как им казалось, даст им удовлетворение, или обогатит их, или порадует новых правителей. Мы не могли чувствовать себя в безопасности даже в своих личных комнатах. Недоброжелательные глаза и уши следили за каждым нашим движением, слушали каждое наше слово, казалось, читали наши мысли. Уволить кого-нибудь из них было невозможно, так как слуги образовали свой собственный домашний совет и выбрали председателя. Они постоянно присылали своих делегатов к генералу Лаймингу, требуя то одного, то другого, прекрасно зная, что больше нет денег, чтобы удовлетворить их требования. Продажа дома казалась единственным способом положить всему этому конец. Генерал Лайминг с нетерпением ждал того момента, когда бы мог со всем этим покончить.

Все это только небольшие зарисовки того, что происходило вокруг нас.

Те дни очень трудно описать. Все понятия, которые имели отношение к нашей прежней жизни, не имели больше никакого значения; и никакие слова, старые или новые, не могли выразить того хаоса, который теперь окружал нас. Язык был бессилен; мысль, связанная новой косноязычной речью, тоже словно притупилась.

Нервы мои были взвинчены; я постоянно дрожала за судьбу своих близких. Малейший шум казался подозрительным, от стука в дверь в мозгу с быстротой молнии вспыхивали отчетливые картины того, что может последовать за возможным обыском. Мне представлялась толпа солдат за дверью, жестокие лица, шарящие повсюду руки, грубые слова, отвратительные прикосновения. Мне представлялось, как меня арестовывают, как я покидаю дом и иду по улице под угрожающе нацеленными штыками, затем представлялось тюремное заключение без еды, сначала в каком-нибудь холодном и сыром подвале с крысами, затем в крепости, а затем…

Какой смысл вспоминать об этом сейчас, когда мысль о смерти приходит редко? Но все же и тогда надо было жить. Мы приобретали новые привычки; каждый спокойный миг ценился уже совсем по-другому. Существование само по себе, казалось, приобрело особенную ценность.

В течение нескольких военных лет из-за усвоенных мною более простых привычек я не очень страдала от материальных лишений, которые быстро становились все ощутимее. Однако мое воспитание было таково, что, несмотря на все эти лишения, я могла сохранять внешнее самообладание и уравновешенность. Только однажды, как я помню, впечатления от происходящего оказались сильнее меня.