Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Елена была в отъезде в тот день, когда мы получили окончательный приказ передислоцироваться. Она с мужем уехала в тыл армии по делам. У нас ушел целый день, чтобы перевезти наших раненых на станцию. Их пришлось везти очень медленно на неудобных, безрессорных повозках, а медсестры шли рядом с ними по жестким камням мостовой. Я совершила несколько таких поездок. Станция была почти полностью разрушена бомбами, и нам приходилось ставить носилки на мостовую перед ней. Аэропланы продолжали летать над нами, и со всех сторон мы слышали взрывы бомб. Я дрожала от страха, каждую минуту ожидая увидеть над станцией и над ранеными самолет с бомбами. Кстати, я и получила Георгиевский крест именно за это.

К вечеру, закончив погрузку раненых в санитарные поезда, мы начали упаковывать больничное оборудование. Наше подразделение должно было покинуть город ночью, а я по приказу генерала Ренненкампфа должна была последовать за ним утром вместе с его штабом. Он и слышать не хотел о том, чтобы я отправлялась со своим подразделением в походном порядке. По мере того как медленно тянулся вечер, я почувствовала себя совершенно обессиленной. В полночь я растянулась на своей постели не раздеваясь. Казалось, я только-только закрыла глаза, когда почувствовала, что чья-то рука трясет меня за плечо. Со сна я могла сначала разобрать только какое-то гудение, по-видимому, издалека.

– Проснитесь! Выходите во двор. Над нами летает дирижабль. Проснитесь, пожалуйста, проснитесь! – Это был голос мадам Сергеевой, моей фрейлины.

Находясь еще во власти сна и едва понимая, что происходит, я заставила себя встать.

– Дирижабль. Он летает над городом. Бросает бомбы, – повторяла мадам Сергеева.

И словно в подтверждение ее слов, тут же раздался громкий взрыв. Придя в чувство, я поспешила во двор.

Ночь была ясной и звездной, но вокруг слышалось то же самое странное гудение. Вдруг в небе над собой я увидела нечто огромное, испускающее серебряные лучи, которые, казалось, падали из космоса прямо в наш двор. Последовал ужасный взрыв, затем еще один. В тот момент я поняла, что значит смертельный страх. Мне было жаль себя, жаль всего. Я вспомнила солнце… кровь пульсировала у меня в висках… Те бомбы упали не на наш двор, но очень близко от него.

Через несколько секунд все закончилось. Серебристый объект исчез с глухим гулом, который становился все слабее и слабее. Облегчение, которое я испытала, нельзя описать; оно было таким же всеобъемлющим, как и страх. Мне хотелось смеяться, плакать, ликовать, что каждая клеточка моего тела жива. Гул снова превратился в жужжание, которое медленно растворилось в темном небе. Издалека донесся звук последнего взрыва, и затем все стихло.

Тишина теперь казалась особенно прекрасной, а ночь особенно мирной. Оглядевшись, я только сейчас заметила, что почти весь персонал нашего госпиталя собрался во дворе. Мы молча переглядывались. Через некоторое время, удовлетворившись тем, что опасность миновала, мы зашли внутрь здания. Взбудораженный штабной офицер прибежал к нам узнать, все ли у нас в порядке. Штаб был расположен почти по соседству с нашей больницей; бомба, как сказал нам офицер, разорвалась между нашими двумя зданиями.

Мы возобновили наши сборы. Когда почти все было готово, нужно было запрягать лошадей, но санитаров невозможно было найти. Мы обыскали все здание, и, наконец, мы с одной из медсестер вспомнили о подвале. Там мы нашли санитаров, лежавших рядком на каменном полу и спящих мертвым сном в окружении множества пустых пивных бутылок. При виде этого зрелища мы начали хохотать, но нельзя было терять времени, и мы попытались разбудить их. Так как это оказалось невозможным, нам пришлось привести начальника. Вместе с ним мы оттащили санитаров к водопроводному крану, который обнаружили случайно, и каждому по очереди вымыли лицо струей холодной воды. Это сработало. Наше подразделение тронулось в путь до зари, а мы с мадам Сергеевой остались одни в пустом здании.

Рано утром один из офицеров Ренненкампфа заехал за нами на машине, и мы влились в колонну автомобилей, двигавшуюся впереди штаба. На ступенях появился генерал Ренненкампф в генеральском сером кителе и высокой меховой папахе сибирских казаков. Он подошел пожать мне руку, сел в свою машину, и колонна тронулась; наш автомобиль шел вторым. Покинутый город, казалось, затаил дыхание, словно боясь или не желая показать свою бурную радость. Где-то совсем близко был слышен грохот артиллерии и треск пулеметов. Было ясное прохладное утро. Нашим пунктом назначения был Гумбиннен.

За городом машины остановились. Ренненкампф вышел из машины и подошел к нам.

– Ваше высочество, – сказал он, – здесь располагались артиллерийская часть и заградительный кордон, куда прошлой ночью дирижабль сбросил бомбу. Не хотите ли взглянуть?

Не желая отказываться, я выпрыгнула из машины. Мы перебрались через траншею и пошли по полю. Ужасная картина, представшая перед моими глазами, не могла привидеться даже в самых диких фантазиях. Я помню ее и по сей день до мельчайших деталей, но писать об этом не могу.