Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Псков был особенно привлекателен зимой. В это время года по какой-то причине он казался не таким провинциальным; вероятно, потому, что снег скрывал его неприглядность и грязь. Позади госпиталя на высоком берегу реки Великой был расположен старый сад, который, вероятно, принадлежал какой-нибудь старой усадьбе. Казалось, этот сад опирается на останки городской стены, с которой открывался замечательный вид на широкую гладь реки, на сверкающие белые просторы, простирающиеся на много миль во все стороны от города, и на сам город, словно раздавленный под весом снега. Там и сям по обеим сторонам реки солнце весело играло на позолоченных крестах церквей; а напротив, прямо посередине реки, на низеньком острове одиноко стоял почти безлюдный монастырь, окруженный полуразрушенной стеной. Там жили только несколько седовласых, согнутых от старости монахов, которые вели нищенскую жизнь. Этот вид был мне так хорошо знаком, что я полюбила его, и он стал мне казаться неотъемлемой частью моей жизни в Пскове.

В старых церквях, которые я часто посещала, находила предметы искусства, на которые веками не обращали внимания. Однажды на уединенном церковном кладбище недалеко от Пскова я обнаружила настенную роспись XII или XIII века, покрытую побелкой. В некоторых местах побелка облупилась, открыв взору прекрасно сохранившееся изображение. Я пришла в восторг от своей находки; и по сей день я помню, какое удовольствие мне это доставило, помню отчетливые силуэты тех худощавых святых. После войны я планировала предпринять попытку расчистить эту церковь.

Я начала посещать женские и мужские монастыри, где свято хранили обычаи давно ушедших дней. Иногда я вставала рано, чтобы помочь на заутрене в соседней женской обители до начала работы в больнице. Если это происходило зимой, на улицах было еще темно, и тускло освещенная церковь была почти пустой.

Монахини бесшумно скользили по церкви, меняя свечи в больших подсвечниках перед иконами, и пели в хоре детскими бесстрастными голосами. Их лица были обрамлены черными платками, на которые были надеты черные чепцы, а руки терялись в широких рукавах платьев. Служба проходила медленно, с соблюдением всех правил – ведь у них почти не было никаких других занятий, кроме молитв. В конце богослужения ко мне подходила какая-нибудь послушница с приглашением от настоятельницы на чашечку чая. И тогда в сопровождении этой послушницы я покидала церковь и шла через двор в апартаменты настоятельницы.

В ее гостиной мебель была скрыта под белыми чехлами, а на подоконниках стояли маленькие пальмочки. Стол был уже накрыт; кипящий самовар стоял среди чашек во главе стола, рядом были горячие вафли и варенье. Настоятельница, придерживая широкий рукав своей рясы, предлагала мне сесть. Тихие послушницы со смиренно опущенными глазами приносили и уносили подносы и шептали что-то в дверях. Иногда настоятельница посылала за матерью казначейшей и просила ее принести из мастерской какую-нибудь из только что законченных вышивок, которыми она особенно гордилась. И всегда перед окончанием чаепития она жаловалась на тяжелые времена, на высокую цену на муку и на бедность монастыря. Было ощущение, что целые поколения настоятельниц до нее говорили точно те же слова и думали точно так же.

Я собирала старинные иконы и возвращала им их прежний вид, сметая слои пыли и паутины, аккуратно, с благоговением несла свои находки в госпиталь. Один специалист научил меня, как надо очищать эти доски, потемневшие от дыма и времени. Медленно, очень осторожно я соскребала толстый слой грязи, и постепенно появлялись яркие цвета и позолота, и украшения, и группы святых.

Старинные предметы, казалось, не внушали людям духовного звания никакого благоговения или ощущения их ценности. Когда они не могли уже больше служить, их просто выбрасывали. Священники варварски обращались с этими драгоценными символами, часто портили их до неузнаваемости, ломали их совершенно или теряли их.

Отсутствие каких-либо систематических исследований псковских древностей и опасность их полного уничтожения заставили меня предпринять попытку составить каталог, иллюстрированный, где это возможно, фотографиями и моими собственными набросками. У местного епископа я получила разрешение и приступила к работе. Фотографии с икон и настенных росписей нужно было делать на месте особым образом и с величайшей осторожностью. Этим делом и проявлением фотопластинок занималась я сама. Вышивки и небольшие по размерам предметы я брала домой и делала с них наброски в своей комнате.

В конце моего временного пребывания в Пскове я собрала большое количество артефактов, но не имею сейчас возможности как-либо использовать их; они остались в России.

Вначале я была совершенно не подготовлена как археолог и испытывала трудности, но в Пскове имелось археологическое общество, куда я могла обратиться за помощью. До окончания своей работы я переписывалась с Петроградом и договорилась о периодических лекциях на исторические и археологические темы в местном археологическом обществе.